Однако, вернемся к классификации Артоболевского. Очень тонко подметив действительную противоположность основных направлений современного искусства живого слова, Артоболевский не только не вскрыл диалектической сущности противоречия чтения и рассказа, но и попытался его сгладить, то есть примирить. По его концепции, каждый подлинный мастер этого искусства должен овладеть обоими этими направлениями, то есть одновременно быть и чтецом, и рассказчиком.
Правда, эта примирительная позиция не только не одержала верх в чтецкой практике, не только не нашла своих сторонников, но ею не удалось овладеть и самому Артоболевскому. Когда на одном из творческих самоотчетов ВТО Артоболевский пытался одновременно продемонстрировать и искусство чтеца, и искусство рассказчика, взяв для рассказа отрывок из «Пиковой дамы» Пушкина, все присутствовавшие чтецы и зрители пришли к заключению, что рассказ у Артоболевского не получился, что желая исполнить «Пиковую даму» средствами рассказа, он продекламировал ее.
Концепция соединения в чтении противоположных направлений «реалистического» и «идеалистического», «чтения» и «рассказа» не реальна потому, что эти различия исходят из абсолютной противоположности всей методологии творческого процесса, которая формируется у исполнителя еще в период его учебной деятельности.
А основной сущностью противоположности реалистической и любой иной методологии в искусстве является то, что реалистическим мастерством с ходу не овладеть. Реализм требует не только высочайшего мастерства, но и абсолютной и безраздельной преданности жизненной правде художника. И если художник (особенно актер), даже владеющий реалистическим мастерством, делает какие-то антиреалистические опусы, они не проходят для него бесследно, а ведут к разрушению мастерства этого художника.[11]
Но концепция Артоболевского о равнозначности чтения и рассказа не только не способна содействовать объединению этих противоположных направлений, она, к тому же, неверно выражает сущность рассказа. Утверждая, что рассказчик в противоположность чтецу стремится «литературный стиль подчинить законом устной речи», Артоболевский как бы утверждает, что только «чтение» способно рассказывать литературный стиль произведения, а рассказ якобы его разрушает.
В действительности же дело обстоит совершенно иначе. Известно, что самым тонким мастером передачи авторского стиля в тончайших деталях исполнительской выразительности был не кто иной, как создатель жанра вечеров рассказа, самый виртуозный во всей истории искусства слова рассказчик, А. Я. Закушняк. Не случайно, К. С. Станиславский советовал актерам учиться умению раскрывать стиль автора именно у А. Я. Закушняка.[12]
Действительная же противоположность между «чтением» и «рассказом» в современном искусстве живого слова, то есть [в искусстве устного исполнения] литературных произведений, заключается не в том, что одни подчиняют литературный стиль законам устной речи, а другие, наоборот, законы устной речи подчиняют литературному стилю. Подлинное различие этих двух направлений заключается в том, что одни (рассказчики) в определении всех приемов и средств художественной выразительности исходят из реальных жизненных закономерностей искусства рассказа, ибо рассказ есть не только направление искусства живого слова, но и конкретная, совершенно определенная сторона реальной действительности, а другие («чтецы») придумывают себе различные средства выразительности. Именно в этом и проявляется в современной практике искусства живого слова его основное противоречие.