«скорей, тушка,
скорее
т у ж ь с я!»
…
что за мерзкое улюлюканье,
шлепки,
розы,
ужимки?
да что за рожи, мать их,
его окружают?
почему, чёрт дери, он опять оказался
в чьём-то «здесь и сейчас»?
как, наперёд зная,
чем се успокоится,
мог не сдержаться – тогда-а,
в тот самый момент,
когда произошло спаривание
и он, бедненький,
в который раз залетел?!
ах-с, какой жутенький,
какой вкривь недеццкий фильмчик
ему показывают!
киндерам до шестнадцати –
опс-топс-перевертопс!
кожа и кости грубеют,
голос ломается,
сердце, как пишут дамки,
«рвётся на части»,
ну а душа и того хуже –
прячется в пятках:
«тушка, роди обратно!»
…
ЭТИ ВСЕ охочи до мертвечины –
вот и пичкают, пичкают аццким ядом:
тошнит… он закрывает глаза,
но и с закрытыми видит: кишка-коридор,
дверь с табличкой директор,
ветхий ж у р н а л вахтёра
с карандашом на верёвочке-поводке…
он кричит,
не в силах остановиться:
он не хочет –
нет!
да!
не-ет!
он – ясно? – не станет:
а вы как хотели? –
«да, нет, не станет!» –
носить треклятую форму
и клясться в верности
славненькому ученью!
он лупит ножками,
он задыхается, отчётливо понимая,
что женщина,
которую и в прошлой любил,
уйдёт от него и в этой…
ему кажется – так и есть? – он сходит с ума:
горы бутылок,
мелочь, клозет, клетушка,
томик Тимоти Лири
на подоконнике.
…
выхода нет – табличка? НЕТ,
он всё понимает –
нужно снова учиться ходить,
а потом сразу – vлюди,
всегда наживую,
потому как «завтра никогда не наступит»,
потому как – долги, кредит, я-ма,
ну и в кошмарике:
«в поте лица
оплачивать будете
чудо-юдо-счета свои!»,
а посему –
Борхес и Ницше,
трактаты и лезвия,
женщина в бе
да дом-сынчик-дерево:
«здравствуй,
ну здравствуй,
дерево!»
ДОЗА ВТОРАЯ: [ЛЕТКА-ЕНКА]
в продольном разрезе сердца
смеётся мозг:
как это, должно быть, скучно –
коль ведьма теряет хвост,
то больше не может «дёрнуть»
в ту сказочную трубу,
где место, время и действие
НЕ должны никому
блюсти-соблюдать триединство лжи да,
на залупу дня
сети русальи из суши плести,
скормили чтоб плоть их зря
чану желудков…
(«просрочив» глаза,
они выделяют сок лишь –
так бирюза в кал превращается,
и уж летит
в канализацию,
– ан Deus спит).
…в слизи и гное,
в дымящемся Сне
Свин Чел –
Овечий идёт по земле…
финиш отчаяния
рождает сюжет:
коли сидеть на примусе
по-русалочьи (триста лет),
в пену морскую закрутишься
уж всяко быстрей срочка:
виновных, вестимо, нет –
волапюк изберкомовский
дурачка
насмешит –
и кастрирует: от души
право голоса НА… летка-енка, пляши:
«веретено мира кручу,
веретено мира верчу,
в веретено мира кричу,
в веретено мира ворчу:
мама-мамочка,
к чему капуста,
мама-мамочка,
почто залетел аист?
мама-мамочка,
аж в лимфе пусто,
мама-мамочка,
ло-ма-юсь…»
…в пене и пыли,
в отравленном Сне
Свин Чел –
Овечий идёт по земле…
«мозг вживляется в мозг
на оставшуюся тоску:
не знаю, сколько,
ан всё жду «ку-ку» –
коль отпущен телу
железный век,
кали-южкой буду
игорных мекк,
баба-ёжкой, вуду,
допросом-блиц,
лица снов забуду
и, падши ниц
пред слезой девчонки лет,
тик-так, пяти,
когда – дом, аллея,
прощай-прости,
когда рот, алея
от вишен-слив,
открываешь, млея:
«всё это миф! –
дышишь, –
не желаю!» –
и, шепнув п р и в е т
бутафорским елям,
с фляжкой ищешь свет:
но от субботы до субботы
поёт вероника долина
быть может я и доживу
поёт вероника долина
дожить бы, милый, до свободы
поёт вероника долина
да до свободы наяву
поёт вероника долина
поёт
ёт
ёт»
…в латексе боли,
в закованном Сне
Свин Чел –
Овечий идёт по земле…
йодный привкус тела –
то просто пот,
и какое дело
кому до нот,
что «крутила» белка
в немом кино:
нет ни звука больше –
только до-ми-но,
только рифмы пошлость
да вино в стекле:
уязвлённость кожи
атмосферкой – не
средоточье жала
окончанья сна
углеродной шмали,
что несёт, кряхтя,
полкило тротила,