– Тебе должно быть известно больше, а я что… буду исполнять приказы режиссёра по ходу пьесы, – она села за пульт и потрясла наушниками; перед нею торчал из стола маленький микрофон на гибкой ножке, она подула в него, и в театре загудел ураган.

– Раз, раз… удивительно – работает! Послушай, Крат, можно я тебе скажу личную вещь? Мне сегодня сделали предложение.

– Вижу, ты прямо светишься. Кто сей претендент на счастье?

– Сын Рубенса, Анатоль. Он вчера из Парижа прилетел. Обтесался там, ну такой галантный!

– Галантность придумали развратники, чтобы лестью заполучать женщин, – негалантно заметил Крат, но она не обратила внимания.

– Анатоль говорит, что там не девушки, а менструозные монстры, так и ляпнул. Хочет забрать меня с собой.

Лидочка по-детски поднесла ногти к зубам и приподняла плечи. Милое, невинное создание!

– Лидочка, ты – фея, не покидай нас, мы без тебя вконец озвереем.

– Но ты же не делаешь мне предложение, – она пытливо посмотрела на него, сузив глаза.

– Я для тебя старый.

– А сколько тебе?

– Сорок.

– А мне двадцать. Вот они, – шепнула и снова села за пульт, гладкими пальчиками трогая кнопки.

Из-за боковой кулисы на сцену вышел продюсер и финансист, коммерческий директор театра, низенький Феникс Рубенс; следом вынырнул развязный и самовлюблённый Анатоль, сын Рубенса.

Рубенс молча пожал Крату руку. Анатоль повернулся на каблуке и обратился к Лидочке.

– Смотри-ка, не нам ли с тобой кроватку поставили? Только прожектор надо отключить, – захихикал он, а Лидочка даже не потупилась, напротив, заблестела беличьими глазами.

Крат впервые видел юного А. Рубенса. С его таинственным, прославленным отцом он встречался несколько раз, правда, без слов. Рубенс вообще не произнёс при нём ни единой фразы. Его молчаливость объяснялась, по мнению женщин, выдающимся интеллектом: общаться с обыкновенными людьми гению нет смысла. Даже в толпе Феникс Рубенс умудрялся стоять особняком, ни на кого не глядя, тогда как его поедали глазами. Трудно не смотреть на того, чьим именем называется театральный сбор – «фенички»! Выражение «срубить фенички» тоже порождено его именами Рубенс и Феникс. В изысканной одежде, в замшевой обуви с блестящими пряжками, в парчовом галстуке с алмазной булавкой, он являл собой помесь эльфа и лавочника. Для чистокровного эльфа у него были грубоваты черты и слишком толстые брови. Голову он всегда держал высоко, и кто-то видел на его голове, когда он гулял в парке, изумрудный берет, расшитый золотым шнуром. К изысканному наряду и впрямь не стоит примешивать речь, дабы не портить дорогих впечатлений.

Сын его сразу показался Крату записным повесой. Нахально-смазливая физиономия и липкий взор должны без труда открывать замочки женских сердец. И сразу можно было угадать в нём знатока дресс-кода: педанта брюк, тонкого колориста носков.

Лидочка миловидно светилась в своём тёмном уголке; Анатоль её заслонил, слишком близко подойдя к ней. Старший Рубенс неслышно канул в темноту за кулисой.

До открытия сцены остался час. Снедаемый профессиональным страхом, Крат решил найти Дола. В гримёрной оказалось пусто, только в больших мутных зеркалах виднелись чистые проруби, куда они давеча смотрелись. Он вновь переобулся в свои ботинки, потому что в левом реквизитном башмаке торчал гвоздь. Потом обошёл административный этаж, поясом охвативший всё здание. «Раз, раз, раз», – раздалось в динамиках: сра-сра…. Это был голос Дупы.

Крат побрёл куда глаза глядят и оказался в буфете. Чайку бы выпить для сугрева или стопку водки. Дадут ли в долг? Вроде бы её зовут Марфа. Она кивнула ему. В буфете уже суетились двое дядек, томимых буфетной жаждой. Когда они, как два бестолковых пингвина, освободили наконец подход к прилавку, Крат улыбнулся Марфе.