Хотя Гебе, как мы уже говорили, никогда не разрешалось присутствовать при самом последнем священнодействии, но она была богиней юности – а юность любопытна, и однажды девушка всё-таки рискнула незаметно вернуться в покои Пенорожденной. Увиденное смутило её тем, что в нём не было ничего странного или таинственного, ничего, что могло бы оправдать столь строгую секретность. Да и что могло быть тайного в фигуре Афродиты, держащей в руках очередную коробочку с мазью? Геба пробыла незваной не слишком долго – боялась быть обнаруженной, – но всё это время Пенорожденная так и простояла в неподвижности, лицом к спрятавшейся в складках драпрей Гебе – веки опущены, губы сомкнуты. Возможно, она просто размышляла сосредоточенно или говорила с кем-то мысленно; возможно, тайность крылась не в эликсире, не в его составе, а в чём-то другом, но как Геба ни ломала голову, так ни до чего додуматься толком и не смогла. Заветный фиал подносился ею, как правило, в конце пира, когда царила сумятица, все перебивали всех, и никто не следил за соседями, а если и следил, то далеко уже не с тем рвением, с каким мог бы делать это в начале. Это было требованием богини любви, и ещё с фиалом следовало передать её приветствие и просьбу испить вино до дна. Обе фразы звучали выверено-ритуально и смотрелись пустой формальностью, но если вдуматься, и это тоже было странно! Для чего всё время твердить одно и то же, в одном и том же, узком до неприличия, кругу? Но ослушаться Геба не смела и покорно повторяла набившие оскомину фразы – слово в слово, из раза в раз. Иногда она думала, что может быть Пенорожденная дает так своё благословение – и снадобьям и богам, и, может быть, она мысленно шепчет какие-то напутствия этим драгоценным коробочкам и скляночкам, когда стоит вот так, замерев в молчании, держа их в руках. Может быть, поэтому она и выгоняет их с Гекатой, чтобы не мешали. Или может быть, только её, Гебу, к Гекате у богини любви куда как больше и приязни, и доверия. Это могло показаться обидным, но Геба не обижалась. Юность не только любопытна и милосердна, но и легкомысленна, а посему дочь Геры не трудилась вникать в эти странности. Всё шло своим чередом – любопытство задавало вопросы, легкомыслие отвлекало от них и на пару с милосердием улаживало все её конфликты с самой собой и окружающими.

И вот сегодня ей неожиданно удалось тайком поприсутствовать при разговоре Афродиты и Гекаты. И она не собиралась ничего подслушивать, ей пришлось задержаться – не по своей вине. Новые сандалии, принесенные Гермесом в подарок её матери, оказались чересчур легкомысленны для Геры. Они и вправду были редкостной диковинкой – на высоком, изящном, очень тонком каблучке, с необычно широкой ременной лентой, составленной из полосок твердой кожи перламутрового отлива, которая перехватывала подъем и крепилась золочеными крючками под щиколоткой. Край ленты, похожий на распахнутое крыло, прикрывал каблучок с внешней стороны, и казалось, будто пятка парит в воздухе. Но величественная, и что греха таить, несколько тяжеловесная красота супруги Зевса никак не гармонировала с легкостью и какой-то даже задорностью обувки и потому сандалии досталась Гебе. Ткань её пеплоса, собранного лентами в бесчисленные складки, уже несколько раз цеплялась за кожаные ремешки, но соскальзывала, а тут…. Тут, наконец, это случилось – шелестевший у самого пола край платья попал под узкий кончик каблука и вцепился в него намертво. Девушка чудом не упала, её выручила тяжелая ткань дверных завесей, вовремя оказавшихся под рукой.