– Не волнуйтесь, офицер, – улыбнулась мама, заводя мотор. – Я могу за себя постоять.

Полицейский замешкался, но ничего не сказал и вернулся к машине.

Как только он отъехал, мама произнесла:

– Надо будет сменить машину.

Я снова посмотрел на небо. Звёзды сияли так ярко, что казались совсем близкими. В большом городе их почти не видно. Но теперь мне казалось, что небо изменится для меня навсегда.

Всю ночь мы мчались без остановки. К полуночи я сменил маму за рулём. Нам придётся заехать в ближайший крупный город и оставить этот пикап. Маловероятно, что полиция станет его проверять, а если и станет – на нём ничего нет. Но излишняя осторожность ещё никому не вредила.

В нашей ситуации даже мельчайшая ошибка может стоить слишком дорого. У нас нет права на промах. Никогда не было.

Мать уснула, укрывшись старым пледом. Я посмотрел на неё – такая же молодая и безумно красивая. Идеальная кожа, длинные ресницы, пухлые губы. Этого у неё никто не отнимет.

Я включил любимый альбом Muse и утонул в музыке – чтобы хоть ненадолго отвлечься от мысленной жвачки. С кочевой жизнью я давно смирился. Но смирение и принятие – это две совершенно разные вещи.

Однажды я понял, почему мы живём именно так. Долгие месяцы отрицания сменились борьбой с новой реальностью, пока я, наконец, не смирился с неизбежным. Теперь, проезжая мимо тихих домов, где люди мирно спят в своих постелях, я кусал губы до крови и так сильно сжимал руль, что боялся его вырвать. Большинству из них повезло провести свою жизнь в одном месте. У них есть дом.

У них есть возможность обживать пространство, накапливать любимые вещи, привязываться к людям, дружить, любить, жениться, растить детей. Они могут строить планы. А мы обречены жить на бегу. Кочевники.

Всё, что у меня есть – и, возможно, всегда будет, – это мать и дорога. Постоянно меняющиеся стены. Лица, которых хватает лишь на краткие эпизоды. Ни корней. Ни стабильности. Ни дома. Только ветер, шоссе и отсутствие покоя. Больше похоже на чистилище для таких, как мы.

Я знаю, что бессмысленно снова и снова прокручивать эти мысли. Жизнь несправедлива. Она не оставляет ни выбора, ни альтернатив.

Если бы не мать, я давно бы оборвал эту бесконечную гонку. Но я не могу так поступить с ней. Она – мой единственный якорь. Моя единственная привязанность. Я осознаю, что являюсь её утешением. Её смыслом. Ради меня она продолжает бороться. Она нашла свою цель – и этой целью стал я.

Я нужен ей. Пусть всё остаётся так. Пока.

Мы продолжали ехать, и ночь всё плотнее окутывала дорогу. Я смотрел в окно, наблюдая, как звёзды исчезают за тонкой завесой облаков. Странный момент – время между завершением прошлого и началом нового. Тишину нарушало только тихое урчание мотора.

– Ты устал? – спросила мама, мельком взглянув на меня.

Я покачал головой.

На самом деле усталость уже осела внутри. Но не физическая. Я никогда не говорил ей об этом – не хотел, чтобы она волновалась. У нас и без моих душевных метаний, больше подходящих для барышень из готических романов, хватало проблем. Она слишком многое сделала для меня, чтобы я мог позволить себе слабость.

Вдали показался съезд с шоссе. Я свернул на небольшую площадку для отдыха. Ни людей, ни машин – только ночной ветер, шуршащий в кронах деревьев, и приглушённый свет фонаря у края дороги.

– Нужно немного размяться, – сказал я, выключая двигатель.

Мы вышли из машины. Воздух был свежим, прохладным. Лёгкий туман стелился над землёй. Мама отошла к столу для пикника, потянулась, вытянув руки. Я направился дальше – к небольшому холму, возвышающемуся над площадкой.