Он ткнул пятками коня в бока, и тот рысью сорвался с места, в сторону дома.

Глава 6.

Долгие проводы – лишние слёзы

Ещё сутки Матвеич обдумывал свой отъезд. Жена и сын, знавшие характер старика, старались лишний раз не беспокоить его словом. А он, молчаливо бродя то в доме, то по двору или сараям, обдумывал, что взять с собой. Он собирался в дальний путь не умирать, а жить. Пусть недолго, но жить. Жить в тайге… Там, где обитала его душа. Матвеич любил природу. Любил лес, горы. Казалось бы, ему, жителю деревни, и так живущему не в душных стенах городской квартиры, должно было уже примелькаться всё это зелёное изобилие. Но нет! Не примелькалось. Мысли о приближающейся скорой смерти, были, конечно, неприятны, но он их загонял в самый дальний угол, не позволяя завладеть его сознанием.

Вечером сын стал догадываться. Застав Матвеича в сарае за сборами, спросил:

– Бать, вижу, задумал чего-то? Куда собрался?

– На охоту, сын. На охоту… Прогуляюсь, душу отведу. Мне хорошо там… В горах… Там вольно. Суеты нет. Там я силу в себе чувствую.

– Надолго?

– Насовсем…

– Бать!.. – начал было Степан, но Матвеич остановил, положив сыну руку на плечо.

– Степ, ты не спеши… Не говори ничего. Отец твой старенький уже. Пожил… Жил всяко. Где-то глупо, где-то спешно, где-то интересно. По-разному… Есть что вспомнить. Вас двоих вырастил. Жену любил. Люблю… Жил для вас, ни для кого больше… Вы у меня самое дорогое, самое ценное. Но, сынок, видать пришло моё время… Я ведь в молодости думал, сносу мне не будет. Всегда шутя говорил, что доживу до ста одного года. А оно вишь, как жизнь распорядилась. Пораньше маленько. Ну, видать, так надо… Ты, Стёп, матери не говори и меня не останавливай. Я уже всё продумал. Пасека на тебя остаётся. Хочешь – держи, хочешь – продай. За матерью ухаживай. Плохо, не дождался я, когда ты женишься. Не судьба видать… Когда женишься, не позволяй снохе мать обижать.

– Бать, ты сдурел?! Какая тайга!.. Куда ты собрался?.. Вылечим! Тебе ещё жить да жить!

– Тише, сын. Не шуми… Не спорь. Пустое это… – отец строго посмотрел на сына. – Уеду рано утром на коне. Как помру, конь вернётся домой. Вот тебе и знак будет. Собаку брать не стану. Собака не уйдёт от меня. А конь, как только душа высвободится, сразу уйдёт. Кони душу видят. Как только меня не станет, он обязательно домой вернётся.

– Батя, мать же изведётся, как узнает!

– Ты вспомни, как народ, кто этой хворью болел, в овощей превращался. И тому, кто болеет, жизнь не в радость, и тому, кто за ним ходит, жизнь адом становится.

– Какой ад, за родным отцом ухаживать?!

– Ухаживать! – крикнул отец, ударив раскрытой ладонью по дну перевернутой деревянной бочки, стоявшей рядом.

Бочка глухо ухнула, как большой барабан.

Понимая, что его крик и гул бочки может услышать жена, Матвеич вполголоса, но так же строго продолжил:

– Чёрта лысого! Ухаживать!.. Учу вас, учу, а толку нет… Как были глухими и слепыми, так и остаётесь. Одна в церкву меня тянет! Второй в больничную койку. Не для этого всё со мной… Не для этого. Чингиз мне вчера подска… – старик оборвал себя на полуслове, видя недоумённый взгляд сына. – Да не смотри ты так, с головой у меня всё в порядке. Объяснять долго. Объяснения все в том, что я тебе с малолетства пытался втолковать, а ты всё это за сказки принимал. А теперь… Теперь объяснять поздно. Матери ничего не говори. Скажешь после… мол, на охоту поехал. Ну и всё… А там дальше видно будет, как что пойдёт.

Матвеич, понимая, что этот разговор не будет иметь конца, если его не прекратить вовремя, подошёл к сыну, и снова положив руку на плечо, сказал: