– А кто же в том доме теперь живёт?

– Твоя тётушка Наташа. Ты бываешь у неё в городе?

– Теперь давно уже не была. Раньше забегала к ней проведать её. Да она всё время на работе.

– Конечно, когда дома никто не ждёть, и идти-то туда не хочется. Она так же в больнице работаеть?

– Да. Где же ещё? Она, наверное, привыкла к этой работе.

– Просто она очень жалеет людей: когда лежить тяжёлый больной, не у всякого есть родственники, которые поухаживали бы за ним. А она очень сердечная, добрая.

– А почему она одна?

– У неё был жених, она любила его. Как началась война, его забрали воевать, и больше от него не было никаких весточек. Пропал где-то. Жив ли, нет ли – никто не знаеть. А она, похоже, всё ждёть. Вот ведь как бываеть …

– Баба Груня, а когда лучше жилось? До войны или сейчас?

– Да, кому как … Твоему отцу, пожалуй, лучше сейчас. Видишь, он с твоей мамой где только не побывал, не поживал. Кабы жили при той власти, он так и остался бы батраком, и ты бы ноне не училась бы аж в самой Москве. А кому-то и хуже: ты же знаешь, что случилось с бабой Фросей и ейными ребятами. По-разному, внученька, людям приходиться, не одинаково. Кому-то нравится нова власть, а кто-то супротив неё и бунтуеть. Да и как не будуть бунтовать, когда энта власть столько глупостев и вреда людям делаеть!

В один из вечеров, когда они, сумерничая, пили чай с плюшками, кто-то постучал в окно.

– Поди, открой-ка дверь! – попросила баба Груня.

– Бабуль, а что ты не посмотришь, кто там?

– А чево смотреть? Зайдёть – увидим. Иди – иди, не держи человека на морозе!

Лёлька вышла в сени, отодвинула щеколду, и, приоткрыв дверь, кликнула стоявшего поодаль человека:

– Заходите!

Подошедший мужчина прытко взбежал по крыльцу, и буркнув: «Здорово, Лёлька», быстро прошёл в горницу.

Она не успела ни разглядеть, ни понять, кто же поздоровался с ней. Поздоровавшись вдогонку, проследовала за ним.

– Здорова будь, Кузьминична! – с порога поприветствовал он.

– А, Игнат! И тебе не хворать! Давненько не видались! Не приболел, случаем? Что-то исхудал ты, как я погляжу.

– Исхудаешь тут! Семеро на лавке, столько же под лавкой. Прокорми-ка таку ораву!

– Да-к, сам же старался! Никто не принуждал. Тяни теперь лямку – не жалься!

– Я и не жалюсь. Так, к слову пришлось.

– Погоди! У тебя же меньше было детишков!

– В прошлом годе меньше, а ноне, по осени, прибавка случилась, Катерина двойню родила.

– О – ёй! Девки? Парни?

– Одна – девка, другой – казак.

– Ну и молодца! И себе, и тебе угодила!

– Можно и так сказать. Только хозяйка моя что-то приболела. Ноне жаром пышеть. Грит, грудь закаменелая. Можеть, глянешь, чево с ей, да присоветуешь чево?

– А к фельшеру ходил?

– На евонную пьяную рожу любоваться? Уже который день не просыхаеть.

– Ладно. Вертайся домой, а я приготовлюсь и следом приду.

Нахлобучив шапку, Игнат вышел на улицу.

– Ну что, Лёлька, пойдёшь со мной? – спросила баба Груня, начиная собираться в дорогу.

– Конечно, пойду, – не раздумывая, согласилась Лёлька.

– Тогда пособи поклажу собрать. Возьми мой ситцевый платок и сложи на него плюшки со стола, завяжи узлом. Да налей молока в крынку. Чай, к детишкам идём! А я покамест лепёшечку замешу.

– Какую лепёшечку?

– Из муки и мёда.

– А для чего она нужна?

– Камень в груди растопить.

– И что: в самом деле поможет?

– Не сомлевайся. Не она первая.

– Вот и всё, что нам нужно, – закончив делать лепёшку, сказала баба Груня.

– Вместе-то и веселее и сподручнее: вдруг помощь твоя спонадобится, – заметила она, когда вышли на улицу.

– Коль смогу, конечно, помогу, – ответила Лёлька.

Игнат жил на другом конце хутора, где Лёлька давным – давно не бывала.