– Что говорить? Плохо, но кто не без греха? Путь опыта, Ваня, – самый горький из всех известных!
Степанов почему-то расстроился и решительно замотал головой.
– Спаси Христос, Григорий Федорович, но я не о том!
– Любопытно! – хмыкнул Феона. – Объяснись!
– За два дня до гибели капитана я заходил к нему узнать, как продвигаются дела с тайнописью.
– Вот как? И что?
Степанов наморщил лоб и неопределенно пожал плечами.
– Крутился у него в доме некий Ричард Свифт. Секретарь английского посольства.
– Не путаешь? Не голландского? – перебил его отец Феона.
– Нет. Точно – английского! Капитан его представил, мол, секретарь аглицкий…
– Ладно. Дальше!
Степанов заморгал глазами, мысленно обдумывая, как бы доходчивей объяснить Феоне свои сомнения.
– Не понравился мне этот англичанин, – наконец произнес он. – Скользкий, как пиявка. Все вынюхивал, выспрашивал. Во все нос свой совал!
– Они что, друзьями были?
– Нет, просто знакомыми. Даже не близкими. Как пришел, так и ушел. А вот в тот вечер, когда дом капитана обнесли, в соседнем переулке караульщики видели черную карету с красными колесами. Такая в Москве только у английского подворья имеется. Думаешь, случайное совпадение?
Феона отрицательно покачал головой.
– Совпадения редко бывают случайными. Во всяком случае, я в них не верю.
– Я тоже! – встрепенулся дьяк и продолжил: – Карета долго стояла не двигаясь. Потом к ней подошли двое, по самые глаза закутанные в плащи, молча забрались внутрь, и она сразу уехала, успев до того, как на Сретенке и Лубянке сдвинули рогатки.
– Занятно! Начальнику о том докладывал?
– Не успел! Он мне сразу по морде сунул и в холодную упек!
– Понятно.
Феона криво усмехнулся и с размаха хлопнул дьяка по плечу, едва не свалив того с лавки.
– Все, Ванька, дуй в приказ, а Проестеву расскажи то, что мне рассказал. Ты не подлеток[45], чтобы обижаться!
Дьяк недовольно закряхтел под тяжелой дланью монаха.
– А ты что же, Григорий Федорович?
– А я пойду навещу нашего незадачливого охотника на бесов. Как там его?
– Захар Гвоздев…
Глава 7
Найти дом Гвоздева большого труда не составляло. После истории с вороватым «чертом» показать дом стрельца в Покровской и Сретенской сотнях мог первый попавшийся малолетний сопляк, дни напролет проводивший на улице и все про всех знавший. Но вот побеседовать с местной «знаменитостью» оказалось делом непростым. Отставной стрелец наотрез отказался разговаривать с монахом о случившемся. Более того, пообещал переломать ему ноги и руки, если еще раз увидит его у своих ворот.
В этом, собственно, не было ничего удивительного. Москвичи по природе своей были люди строптивые и самовольные. Послать к черту, если что, могли не только любопытствующего по собственной праздности безвестного инока, но и сами власти, если сила в тот момент была не на их стороне.
Объезжие головы жаловались в Разрядный приказ, что обыватели московские и разных чинов люди «учинились непослушны». Избы и мыльни топили безвременно, на караулы ходить отказывались и надолбы строить не желали.
Задержанных за различные проступки власти на местах регулярно сажали в чуланы и ледники, откуда они беспрепятственно сбегали домой. Непослушных за нарушения и неисполнения распоряжений объезжие головы били дубьем и батогами, но точно так же и горожане без всякого уважения к чину угощали их дрекольем и плетьми.
Вот не понравился отец Феона Захарке Гвоздеву своими расспросами, и необузданный в гневе мужик захлопнул перед ним калитку, пообещав в следующий раз разобраться с любознательным иноком по-мужски. Тут надо добавить – обещал напрасно и крайне опрометчиво!