Михаил, почему-то решив, что невеста обижается, хмыкнув, теплой рукой примирительно потрепал ее по колену.
– Не переживай, милая! Все будет хорошо!
Девушка, бросив на царя рассеянный взгляд, раскрыла перламутровый футляр, лежавший на коленях, и достала подаренного скарабея. Лицо ее выглядело растерянным. Словно в чем-то колеблясь, Мария осторожно зажала игрушку в ладони и прикрыла веки. Через мгновение глаза широко раскрылись, отразив целую палитру чувств, бушевавших в душе. С чувством откровенной гадливости она швырнула ценный подарок в угол кареты. Корпус драгоценного механизма сразу треснул, рассыпавшись по полу кучей разнообразных колесиков, пружинок и мелких шестеренок.
– В чем дело?
Лицо Михаила выражало недоумение.
Мария бросила на царя тревожный взгляд и сбивчиво прошептала, едва сдерживая слезы:
– Страшно мне, Мишенька! Не те они люди, за кого себя выдают… Я знаю. Чувствую… Веришь?
Царь смущенно огладил рукой свою жидкую бородку и расстегнул ворот сорочки. Сняв с шеи небольшую ладанку на тонкой серебряной цепочке, он протянул ее Хлоповой.
– Надень. Это тятеньки. Он мне ее в ссылку дал!
– Как можно, государь?
Мария испугано отшатнулась от предложенного подарка, но Михаил настойчиво повторил:
– Возьми, говорю! Придет время, она нас обоих сбережет!
Глава 6
– В Китай-городе на съезжем дворе дьяк Игнатий Аникеевич Лукин доносит, что Троицкого-Сергеева монастыря крестьянин, звать Оськой, Андреев сын: шел-де Оська из-за Москвы-реки, как на Москворецком мосту, неведомо какого чину люди, напавши на Оську, били его и увечили, за волосы драли и голову проломили. А по смотру на нем, Оське, голова проломлена, и рубаха изодрана, и волосы все выдраны…
– Далее.
– В Земляном городе, за Яузой, в Семеновской слободе объезжий Иван Матвеевич, сын Бобоедов отписывает, что Кабацкого приказа подьячий Андрей Степанов шел из города и его-де, Андрея, на Яузском мосту гулящий человек Мишка Сергеев бранил всякой непотребной бранью и похвалялся резать ножом, и порезал у него у левой руки мизинец, и зашиб по голове…
– Не то.
– В Белом городе, на Сретенке. От Степана Якимова Перского. Пишет, что Татьянка, жена сретенской сотни тяглеца Ивана Савкина повздорила в стекольной лавке оконничного ряда, что напротив Лобного места, с торговым человеком Никонкой Никифоровым да в сердцах побила ему связку оконных стекол на 8 алтын и 2 деньги и 3 фунта оконной слюды на 3 рубля, чем привела его в состояние горестного изумления и печали неизбывной…
– Что еще?
– Там же, на Сретенке, отставной стрелец Захар Гвоздев застрелил из пищали черта, воровавшего кур…
– Стой!
Дьяк Земского приказа Иван Степанов, читавший отписки объезжих голов, замер на полуслове и вопросительно посмотрел на отца Феону.
– Давай подробнее!
– Так это почти все… – виновато заморгал белесыми ресницами опечаленный дьяк.
– Стрельнул ему в брюхо и закрыл в курятнике, а пока бегал за решеточным приказчиком, нечистого дух простыл. Понятное ведь дело – черт, он и есть черт. Ждать не будет!
– Погоди ты со своим чертом! – отмахнулся монах от суеверных россказней Степанова. – Где, говоришь, это было?
Степанов еще раз взглянул на запись.
– На Сретенке, у Введенской решетки. Рядом с двором князя Ивана Петровича Засекина.
Феона кивнул и поднялся со скамьи, на которой слушал сообщения дьяка.
– Все, далее можешь не читать. Верни отписки Проестеву, более они мне не нужны.
Степанов собрал в кучу свитки, лежавшие на столе, и помялся в нерешительности, почесывая лохматый затылок.
– Чего тебе?
– Я по поводу украденной литореи.
Отец Феона усмехнулся и по-отечески похлопал провинившегося дьяка по плечу.