– Тебе показалось, – я взяла её за руку. – Это нервы и напрасная ревность!

– Да заткнитесь! – вдруг зло вскрикнула до сих пор молчавшая Наташка. В её глазах блеснула не свойственная ей отвага. – У нас жопа горит, и… – она вставила матерное словцо, – за убийство светит, а вы из-за мужика завелись!

Алка торопливо отмахнулась, будто отрезая нас от этого разговора и напомнила, что пора уходить.

Ехали молча, мне казалось, что каждый пассажир в переполненном автобусе смотрит на меня с укором. Когда мы подошли к общежитию, сердитое небо уже темнело вечерними облаками.

Петя валялся на кровати и листал журнал. Он был в комнате один. Сказал, что весь день проспал после ночной игры в карты. Решив, что и у стен есть уши, мы позвали его в ближайший сквер.

Возле заплёванной урны рядом с покосившимся фонарём ютились две облезлые скамейки. Тема разговора вполне соответствовала обстановке: мрачно, сыро, холодно и противно, из урны воняло чем-то прокисшим.

Петя вначале не понял, что мы от него хотим, и вальяжно развалился на скамье. Откинув полу кожаной куртки и разложив на груди мохеровый шарф, он с любопытством ждал. Алка присела с ним рядом – мы с Наташей заняли соседнюю скамейку.

Рассказывала Алла. На удивление, говорила подруга без лишних эмоций, не вдаваясь в многочисленные подробности. Спокойным голосом, как диктор, она последовательно рассказала весь ход событий. Петя слушал молча, не перебивая. Он грыз спичку и играл коробком. По мере продвижения истории очертание его рта заострилось и густые брови изумлённо поползли вверх. Из расслабленной, поза нашего кавалера превратилась в напряженную, корпус наклонился вперёд, как у бегуна перед стартом. А когда Алка закончила, он резко встал и грубо выматерился. Обуздав эмоции, Петя заговорил уже рассудительно и сдержанно:

– А вы уверены, что вас, грязных, никто не видел? И что таксист поверил в карнавал? И возле дома Полины вас не заметили?

Похоже, его волновала лишь эта тема. Мой вопрос, что он знает про кóму и о том, как долго можно находиться в таком состоянии, остался без ответа. Я поняла, что люди с Колымы не слишком впечатлительны.

– Главное… ищут ли его братки, те, что с ним были, – рассуждал Петя. – Завтра подумаю, утро вечера мудренее. И, на всякий случай, вы все теперь должны выглядеть по-другому. Ты, Тань, будешь блондинкой – перекись тебе в помощь. А ты, Алла, подстригись и… в чёрный цвет, а тебя… – он повернулся к Наташе, – тоже надо изменить. Да чтоб без парикмахерской! Всё сами! Краску у цыган купите, – его желваки напряглись. – И наденьте очки. Зрение, мол, село. Поняли?

Мы закивали.

– А шмотьё? То… грязное? – он полоснул по нашим лицам тяжёлым взглядом.

– Оно, – пролепетала Наташа, – в комнате… в сумках.

– Очень умно! – Петино лицо перекосила гримаса досады. – Хорошо, займусь.

Он задал ещё несколько вопросов и пытливо уставился на меня, будто взвешивая, способна ли я на это… Переведя взгляд на Алку, сухо бросил:

– Ну, чё сидим? Живо за краской для волос! – Петя взглянул на часы. – У наших-то барыг рабочий день ненормированный.

Он поправил шарф и широким театральным жестом указал нам направление.

Затем наш кавалер развернулся и спокойно пошёл по пустынной аллее, напевая: «Из колымского белого ада шли мы в зону в морозном дыму. Я заметил окурочек с красной помадой…»

На следующее утро Петя предложил:

– Завтра, во вторник, у вас двух первых пар нет. Надо туда съездить. Я у друга машину возьму. Прокатимся мимо, воздух понюхаем.

В светлое время рабочего дня место нашего заточения выглядело совсем по-другому. У строившегося дома сновали рабочие, грохотали бульдозеры, скрипела бетономешалка. От стройки пахнуло сырой землёй и цементом. Петя, опустив боковое стекло старого жигулёнка, медленно проехал мимо сараев. Мы, пригнувшись, ютились на заднем сидении.