Но в тот день я нажала на курок первой. Добралась до оружия, пока он купался в своем превосходстве и целился в меня как в животное, и выстрелила.

Люди Андреа, услышав выстрел, появились в зале скоропалительно.

Я выбралась оттуда чудом. Валентино в перерывах между извинениями всячески пытался донести до меня, что нам помогли неизвестные, что в доме появились люди из чужого клана, которых он не знал, что это они положили людей Вентури.

Но мне было все равно. Меня трясло, кости болели, а как вспомню, что Андреа планировал совершить насилие, и вовсе страшно мутило.

Вернувшись в отцовский особняк, я бросилась отцу в ноги, умоляя не верить в те слухи, что распускались возле дома Вентури, и в тот же день слухов больше не было. Их искоренили из уст, разносивших сплетни, потому что папа мне верил.

Я знала, что мой отец – не ангел и даже не дьявол. Он хуже. Но он справедлив – это я тоже знала.

– Прости меня, – обратилась я к отцу. – Если бы я не стреляла, все могло бы обойтись.

Давид Романо посмотрел на мое бледное лицо, погладил щеку и сказал:

– Я тобой горжусь. Ты все сделала правильно.

Я качала головой, жалея, что допустила новую войну на острове. Я не любила Андреа, как-нибудь бы пережила и проблем бы – тоже не было. Без сильных чувств нет и боли. Пережила бы.

– Он тебя не… тронул?

– Хотел, – признаюсь с содроганием. – Не успел, меня Валентино спас.

На следующий день поднялась смута. Андреа требовал меня, он поднялся против нашей семьи, собрал возле себя некоторые недовольные семьи и решил, что сможет одолеть моего уже не молодого отца.

Перед отцом встал вопрос: оставить меня здесь или отправить на вторую родину, но выбор за него сделало его пошатнувшееся здоровье. В тот день, когда вся Сицилия разделилась на несколько слоев, у папы случился приступ.

Он заперся в своем кабинете и не пускал ни меня, ни Эмиля. Когда у брата лопнуло терпение, он вынес дверь ногой и чуть ли не силой заставил отца сесть в машину скорой помощи.

Для Давида Романо это был удар – перед всеми отправиться в машину скорой. В такой ответственный момент он показал свою слабую человеческую сторону.

– Ни о чем не думай, – сказал ему Эмиль. – Я справлюсь.

Я жалобно посмотрела на брата, но в его взгляде, как и у отца, не было осуждения. Он поцеловал меня в лоб и попросил беречься, а сам ушел в кабинет отца и чуть позже провел собрание, на котором он с другими главами стал решать, как утихомирить тех, кто вздумал под общий шум восстать против Романо.

Отец позвал меня на следующий день, велев приехать к нему в больницу. Минуя десятки наших людей, я увидела отца – слабого, больного, и сердце мое облилось кровью. Я так боялась его потерять.

– Со мной рядом останутся сыновья. Ты должна покинуть Италию.

– Что? Нет, папа, я туда не хочу, я с тобой хочу!

Отец слабо поднял руку, и я замолчала.

– Я отыскал контакты родственников твоей матери. Они согласились принять и беречь тебя. Ты переждешь там бурю и вернешься только тогда, когда я скажу.

– Папа, я тебя не брошу.

– Без споров, Ясмин. Я не хочу, чтобы тебя убили! – повысил голос отец.

Я закрываю рот, сдерживая слезы. Я не верила, что папа, мой вечно молодой и красивый папа сдает позиции.

– Мне хватит за сыновей переживать, еще ты… Нет, ты не останешься, – решил он. – Я бы Софию с ребенком тоже с тобой отправил, но Эмиль сразу в отказ пошел, не хочет ее в Волгоград везти. Видно, у них с Шахом еще дела остались.

Отец замолчал, вспоминая что-то неприятное его сердцу. Нахмурился, помрачнел…

В последнее время у Эмиля с отцом разладились отношения.

– Я думал, у Жасмин родственники где-то в Сибири, но оказались возле столицы, – отец поморщился, вероятно, снова вспомнив не лучшие времена. – Ты давай собирайся, Ясмин. С тобой полетят Валентино, Кармин и еще люди.