– Конечно, не преступление… Но разве не предосудительно чересчур об этом заботиться? Наконец, мне кажется, религия осуждает обжорство! Религия и рассудок порицают обжорство в тех, кто этим злоупотребляет, мой друг. Кто делает из того страсть и жертвует всем: своими собственными интересами, своим здоровьем и своим состояниям! Но мы до этого не дошли, если мы хорошо завтракаем и обедаем, мы не отказываем в помощи несчастным. До сих пор мы не причинили вред ни нашим желудкам, ни нашим карманам! Не огорчайтесь, добрая Женевьева, что после дня, проведенного нами всеми в труде и заботах, у нас будет к обеду курица, рыба и несколько стаканов хорошего вина. Но если вы все-таки видите в этом грех, я беру его на себя!

Этот разговор с аббатом, окончательно убедил Женевьеву. Так что с этого времени, она не только не восставала против гастрономических склонностей своего друга, но даже поощряла их. Когда аббат забывал, она уже сама заказывала Гильомете какое-нибудь лакомство и приносила к обеду старого вина.

Все эти четыре года наши три друга прожили совершенно счастливо.

Жак в середине 1718 года, оставил Клода Жилле и стал работать в своей собственной мастерской. По советам Клода Жилле, он занялся пейзажем и два раза в неделю отправлялся в деревню или в лес вблизи Парижа и делал этюды с натуры.

Молодой художник гордился, когда по воскресеньям, в дни отдыха, в домике на набережной Театен, он показывал свои наброски для будущих картин, а аббат хвалил его, как знаток, мать просто верила в его крепнущий талант. Оба предсказывали ему блестящее будущее.

– Ты будешь великим живописцем, Жак! – говорил аббат Морен. – Ты будешь великий живописец!

– Жак! – повторила счастливая Женевьева. – Все будут дорожить твоими произведениями. Твое имя прославится, как имя великого художника. Тебе будут расточать почести. Ты заработаешь много денег.

Женевьева Фойоль, как коренная нормандка, считала, что лучшее следствие славы – деньги.

Жак улыбнулся.

– Да услышит вас Бог! – отвечал он, пожимая им руки. – Я буду великим живописцем! Но кому я буду этим обязан? Вам!.. Вам обоим!

– Прежде, всего аббату! – сказала Женевьева. – Скажу откровенно: я сначала не верила в твое призвание. Аббат мне сказал: «мальчик имеет склонность к живописи, надо его определить к живописцу».

– Это правда, я первый понял призвание Жака, – возразил аббат. – Но как мать, моя добрая Женевьева, вы имели полное право отвергнуть мои советы.

– Это было бы не хорошо, если бы я пошла против вас, когда вы были так уверены в его призвании!

– Все-таки Жак должен именно вас благодарить, что вы не помешали ему стать художником.

– Скорее он должен благодарить вас, что вы догадались; что он станет славным художником!

– Я должен благодарить вас обоих! Благодарить, любить и благословлять, как одного, так и другого. Только тогда это будет справедливо! – прервал Жак их спор.

Между обитателями домика на набережной Театен никогда не бывало других споров.

Но в один печальный день, гармония и счастье наших друзей едва не было уничтожено.

Жестокая смерть чуть не разлучила трех друзей.

Это случилось 15 января 1719 года. Накануне вечером Женевьева жаловалась на легкую боль в левом боку и в груди и кашляла два или три раза.

– Ничего, – сказала она, когда аббат и сын хотели послать за доктором. – Мне было холодно, когда я ходила на рынок с Гильометой, а теперь начинается насморк… В моей комнате затоплен камин, я пойду, лягу и посплю, а завтра мы забудем об этом.

Но Женевьева ошиблась.

Она не могла встать утром, проведя бессонную ночь: кашель усилился, дыхание сделалось трудней, и она совсем ослабла.