Четыре руки, дрожа от волнения, протянулись к аббату. Морину и два голоса вскричали вместе:

– Мой добрый друг!

– Дорогой аббат!

– Вот новость, – продолжал он, – которая, я думаю, будет вам приятна. Я нашел квартиру в маленьком домике, на набережной Театен, где у Жака будет своя мастерская! Этот дом не дорогой, – восемьсот франков в год. Вы – четыреста и я – четыреста. Нравится вам такое предложение? – Согласны ли вы? Будем мы жить втроем?

Вместо ответа Жак бросился на шею своему доброму другу, а Женевьева прошептала, вытирая радостные слезы.

– Согласны ли мы! Но после всего того, что вы для нас сделали на протяжении этих пятнадцати лет, мы были бы слишком неблагодарны, чтобы не принять с радостью вашего предложения. Жить под одной крышей с вами, жить с вами, около вас, – это высшее счастье какое мы только могли ожидать! И за которое мы должны благодарить Бога!

– Хорошо! – весело сказал аббат, – так решено: мы идем все трое смотреть домик, который, я уверен, вам понравится. Потом, мы отправимся на улицу Сен-Жак, к домовладельцу господин Леблону, и заключим контракт, а через восемь дней мы устроимся в новой и общей резиденции!

– И она нам понравится! – воскликнул Жак. – Не правда ли, матушка?

– О, конечно! Она нам понравится! Ах, если бы это только зависело от меня, мы бы сегодня же переехали!

Сказано, сделано! Через восемь дней Женевьева с сыном перебрались в новый домик, который им очень понравился, и устроились там, как мы уже описали. Условия эти долго обсуждались вначале, Женевьева ни за что не хотела поселиться в самых лучших комнатах первого этажа.

Но аббата нельзя было переспорить.

– Я поселюсь наверху, иначе я не буду жить с вами! – решительно сказал он матери и сыну.

– Вы не подумали, моя добрая Женевьева, – сказал он, оставшись с ней вдвоем, – в нашей дружбе нет ничего предосудительного, тем более, что на протяжении пятнадцати лет никто ее не порицал. Поэтому, нельзя допустить, чтобы после пятнадцати лет, какой-нибудь дурак осмелился бросить в нас грязью. Будем жить не только на одной улице, но даже под одной крышей, когда вы будете жить напротив комнаты вашего сына, это будет вашей охраной от клеветников, а если вы будете ближе ко мне, это развяжет их языки.

– Вы правы, – ответила она, – я не подумала, что это не совсем удобно, если вы будете на втором этаже между мной и Жаком. Я и не подозревала, – добавила она с улыбкой, – чтобы в мои годы… с моей внешностью… могли увидеть во мне больше чем друга… и сестру. Но…

– Но, мой друг, – прервал аббат, улыбаясь, в свою очередь, – есть люди, которые стараются найти дурное там, где его нет!.. Где его не может быть!

– Из-за этих людей, вам будет хуже всех, но мне, к сожалению, придется покорится!

На протяжении четырех лет ничто не нарушало спокойствия наших друзей. Ничто не потрясло их счастья!

Они наняли служанку, так как это было необходимо при двух хозяйствах, и были ею очень довольны. Гильомета была британка, немолодая уже, но трудолюбивая, проворная и чистоплотная, хорошо шила и недурно варила.

Аббат заботился о процветании её последнего качества. Он любил хорошую готовку, из-за чего у него сначала и были небольшие прения с Женевьевой Фойоль.

Бесполезно экономная, Женевьева не допускала, чтобы можно было тратить много денег на изысканные кушанья и старые вина. Она всегда помнила аксиому: «Нужно есть, чтобы пить, а не жить, чтобы есть!..»

Но когда меню обеда, состоявшего из рыбы жареной, курицы, зелени и десерта, ей казалось слишком велико, она тихо ворчала: «Можно обойтись без рыбы».

– Добрая Женевьева, – говорил ей аббат, – я не скрываю, я люблю хороший обед и надеюсь, вы согласитесь об этом позаботиться. У вас три тысячи ливров в год, у меня – шесть тысяч. Отчего же нам не пожить хорошо с этими средствами; так как мы живем вместе, то и расходы у нас должны быть общие. Хороший аппетит не преступление!