Шедшие на чайке казаки захохотали в голос от такого курьеза. Максим Лихолет дал знак, и корабль направился к берегу. Он смотрел, не отрываясь, не мог поверить, что ушлый малый поспел к означенному часу.

– Ловко ты, ловко! – высаживаясь у костра, процедил ватажник, глядя то на парня, то на лежавшего рядом волка. – Что ж, замолвлю за тебя слово на Сечи. Может, и впрямь добрым казаком станешь. Как только прозывать тебя? Не Сверкопятом ли?

– Я уж сказывал, зовут меня Иваном, а кличут Сирко. – Казачий сын положил ладонь на холку матерого спутника. – Он Сирко, и я Сирко. Легко запомнить.

– Ишь ты! – оскалился ватажник. – Всякий тут норовит себе имечко придумать, чтоб аж вороны с крестов шарахались. Да только многого ли ты в бою стоишь, Иван Сирко? Может тебя и не Сирко вовсе звать, а Усирко?

Привычные к грубым шуткам сечевики захохотали, но отрок и бровью не повел.

– А ты испытай. Чего языком рожь молотить?

– Скажешь тоже – мне с тобой тягаться! Свои же на смех поднимут – связался черт с куренком. Да и как тягаться-то? Я ж плечом только поведу – ты драпака задашь – так и на коне не догонишь!

– Твоим бы языком, атаман, да ядра в пушки закидывать! Только палить бы и успевали! А вот ставлю саблю, что тебе меня не одолеть.

Глаза Лихолета сверкнули неподдельным интересом.

– Что ж, дело хорошее! Да только ж уговор – потом мамке в подол не плакаться, что злой дядька цацку отобрал. Ну что, как желаешь: на кулачках, на поясах или, может, по-мужски на саблях до крови схватимся?

– Так это ж ты муж хоробрый, ты саблю и бери. А я так, по-отроковски, на кулаках, – насмешливо ответил Иван.

– Ну, гляди, все мне тут свидетели, ты сам этого захотел…

Сабля ватажника быстро покинула ножны и свистнула над головой Сирко. Тот легко уклонился, затем столь же ловко ушел от пластующих ударов слева и справа. А затем… сечевики даже вскочили, не поверив глазам: один кулак резвого огольца врезался под ребра Лихолета с такой силой, что тот замер с открытым ртом, не закончив взмаха. В следующий миг второй кулак Ивана, как таран в крепостные ворота, грохнул в челюсть, опрокидывая ватажника наземь.

– Ай да ловок! Ай да хват! – раздалось вокруг. – Любо, Сирко, любо! Справный казак будет!

Максим Лихолет с трудом поднялся на ноги и подобрал выпавшую из рук саблю.

– Да уж, как ни крути, справный! Ты, парень, зла не держи. – Он скривился то ли от боли, то ли от клокотавшей в груди ярости. – Тут всякого испытывают. Мы еще вместе с тобой ворога бить станем! И зелена вина не одну чарку выпьем! Теперь вижу, быть тебе лихим атаманом! – Он протянул Ивану руку, затем отошел к воде, запустил обе ладони в холодную воду, будто смывая крепкое рукопожатие, и прошептал себе под нос: – Да вот долго ли?

Барон Гжегож Левартовский с восхищением глядел на вызолоченную карету, подъезжающую к Вавельскому замку. Ему, ротмистру панцирной хоругви, поди, до конца дней на такую денег не скопить. Да и зачем ему карета? Добрый конь – совсем иное дело.

– Это кто ж к нам такой пожаловал? – глядя туда же, куда и командир, поинтересовался стоящий в карауле шляхтич.

– О, это птица не простая, – ротмистр кивнул на герб, украшавший дверцу кареты. – Граф Леонард фон Шрекенберг, личный посланец императора.

– Вот как? И что ж у него к нашему крулю за надобность?

Ротмистр хмыкнул.

– То не нашего ума дело. А впрочем, слыхал, небось, о королеве шведской?

– Та, которая от престола отреклась? Слыхал. Она, вроде, родня нашему государю.

– Так и есть. Отречься-то она отреклась, а спустя год обратно запросилась. Тут из дому ей кукиш и показали. Но королева Кристина хоть и дура дурой, а кусок мимо рта не пронесет. Вот и снюхалась она с этим графом. Он ей – руку и кошелек, она ему за то – руку и корону.