– Я Лайла, дочь Хапи, ювелира. Меня вызвали во дворец. Вот эскиз, – она подняла свёрток, словно щит.

Стражник прищурился, оглядывая её с ног до головы. Её простое платье и пыльные сандалии явно не внушали ему доверия.

– Ювелирша, говоришь? А не шпионка ли ты из Нубии? – он усмехнулся, но в его голосе прозвучала угроза.

Лайла сжала губы, чувствуя, как жар поднимается к щекам.

– Если бы я была шпионкой, разве я пришла бы с папирусом в руках? Я здесь по воле фараона, а не по своей. Спроси у вестника, он знает моё имя.

Стражник хмыкнул, но отошёл в сторону, ударив копьём по земле. Ворота скрипнули, открывая проход, и из тени вышел ещё один человек – вестник. Это был худощавый мужчина в длинной тунике цвета охры, с выбритой, как у жрецов, головой и золотым обручем на шее. Его лицо было узким, с острым носом, а глаза блестели, как у ястреба, высматривающего добычу. В руках он держал жезл с навершием в виде лотоса – знак дворцовой службы.

– Лайла, дочь Хапи? – его голос был сухим, но властным, как будто он привык отдавать приказы.

– Да, это я, – ответила она, стараясь держать голову выше.

Вестник кивнул, но его губы искривились в едва заметной улыбке.

– Хорошо. Фараон ждёт. Но знай: он не терпит ошибок. Эскиз должен быть достоин воина, пролившего кровь за Египет, иначе… – он замолчал, но его взгляд закончил фразу: «иначе твоя голова украсит стену».

Лайла сглотнула, но кивнула. Её пальцы крепче сжали свёрток. Вестник повернулся и повёл её через двор, где шелестели пальмы на ветру, а фонтаны из белого камня журчали, словно шептали о тайнах. Стены вокруг были расписаны сценами битв: воины с копьями, колесницы, топчущие врагов, и фараон, возносящий дары богам. Над всем этим парил крылатый диск Ра, охраняя землю от хаоса.

Они вошли в тень колоннады – ряда массивных столбов из песчаника, каждый из которых был вырезан в форме папируса, символа жизни. Тени от величественных столбов падали на голубой фаянс пола, рисуя узоры, похожие на письмена богов. Лайла шла за вестником, чьи сандалии тихо шлёпали по плитке, а жезл с лотосом покачивался в его руке, словно метроном, отмеряющий её судьбу. Воздух здесь был прохладнее, чем на улице, пропитанный ароматом мирры и смолы, что курились где-то в глубине залов. Сквозь высокие проёмы в стенах пробивались лучи солнца, освещая фрески: сцены сотворения мира, где Ра поднимался из первозданного хаоса, и фигуры богов с головами соколов и шакалов, охраняющих порядок Маат.

Лайла сжимала свёрток с эскизом так сильно, что папирус чуть не треснул. Её мысли метались, как песчинки в бурю. Что, если фараон сочтёт её работу недостойной? Говорили, что он приказал казнить гончара, чья ваза треснула на пиру. А вдруг это ловушка визиря, о котором шептались в квартале – человека с улыбкой змеи и сердцем, холодным, как воды Стикса? Она бросила взгляд на амулет скарабея, висящий на шее, и прошептала: «Отец, будь со мной».

В этот момент из бокового прохода выступила фигура. Лайла остановилась, вестник тоже замедлил шаг. Это был мужчина, высокий и широкоплечий, но одетый не в пышные одежды придворного, а в простой плащ воина – грубую ткань цвета выжженной земли, подпоясанную кожаным ремнём. На ногах – потёртые сандалии, а на поясе – кинжал в потрёпанных ножнах. Но что-то в нём выбивалось из образа простого стража: осанка, прямая, как колонна храма, и руки – сильные, но без мозолей, какие бывают у тех, кто всю жизнь держит копьё. Лицо его скрывала тень капюшона, но глаза – тёмные, глубокие, как воды Нила в полночь – поймали её взгляд и не отпускали.