– Не потеряйте свой бейдж, мадемуазель Дорье. Сегодня вам понадобится проникнуть во все уголки замка.

– Атмосфера потрясающая, – ответила Жюли, взяв карточку «Пресса». – Ваши цветочные гирлянды видны издалека.

– Постарайтесь показать их в лучшем свете, – улыбнулась мадам Гайар. – Особенно для тех, кто вспомнит о чеке, пока танцует в вашем объективе.

Жюли прошла дальше. В бальном зале оркестр репетировал изящный английский вальс; в воздухе дрожал мягкий гул из разговоров и первых тостов. Она подняла камеру: щелчок – виконтесса де Лафонтен, грациозная, как лебедь; щёлк – мэр Бурже, жестикулирующий у портрета какого‑то бородатого предка де Лаборов; ещё щёлк – Элоиза в молочно‑голубом платье, слишком бледная для невесты, слишком одинокая для хозяйки праздника.

Жак Кавалье, появившийся за её спиной, ловко подхватил Элоизу под руку, словно не замечая, как она вздрагивает. Он улыбался широко, но его пальцы слишком крепко обвили тонкое запястье невесты. Когда Жюли навела объектив, жених едва заметно склонился к ушку Элоизы: слова скрылись в музыке, но по её побледневшему лицу репортёр поняла, что там было не признание в любви.

– Всё в порядке? – тихо спросила Жюли, когда Жак отвлёкся на подошедшего банкира.

– Разумеется, – ответила Элоиза с тонкой улыбкой. – Просто предпраздничные нервы. Поверьте, вы найдёте здесь куда более интересные темы, чем моё волнение.

Она отошла, оставив после себя ледяной шлейф беспокойства. Жюли успела заметить, как Элоиза, отвернувшись, положила ладонь на серебристую колонну, словно искала опоры.

К девяти часам зал заполнился до отказа. Слуги сновали как тени, подавая фуагра, малиновое сорбе, а изысканное шампанское прохладным туманом оседало на хрустале. Маркиз де Лабор появился лишь тогда, когда музыка замерла. Он шёл по центру, опираясь на трость, в тёмно‑бордовом фраке, словно кардинал, сохраняющий последние следы величия.

– Позвольте поприветствовать вас в старинных стенах моего дома! – его голос прорезал перешёптывания. – Сегодняшний вечер – не только праздник, но и акт благотворительности. Пусть наши сердца и кошельки будут открыты ради наследия, которое мы обязаны сохранить для потомков.

Он приподнял бокал, но взгляд его метнулся между гостями быстро, почти настороженно: на мэра, на Жака, на виконтессу. «Он словно ищет, кто предаст первым», мелькнуло у Жюли. Камера щёлкнула ещё раз, и объектив словил момент: жёсткую линию скул, тонкий излом губ, руку на трости, сжатую так сильно, что побелели пальцы.

После короткой речи оркестр ударил первый такт вальса, и пары закружились. Маркиз, однако, не пошёл танцевать: он отступил к краю зала, словно ловец янтарных мотыльков, наблюдая, как гости порхали вокруг. Жюли, прячась за мраморной колонной, видела, как он пригубил шампанское, тогда как другая рука почти незаметно дрогнула – нервный тремор, который тот тут же спрятал за манжетом перчатки.

– Мадемуазель, – раздался шёпот. Рядом оказалась виконтесса де Лафонтен. – Слышала, вы делаете фотографии. Не поделитесь со мной пробным кадром? – она улыбнулась, но во взгляде скользнул меркантильный блеск.

– С удовольствием, – ответила Жюли, показывая миниатюру на экране. Виконтесса одобрила, но тут же наклонилась к уху журналистки:

– Знаете, дорогая, я бы посоветовала вам особенно внимательно снять эту ночь. Может статься, она войдёт в историю города…

Жюли едва успела спросить, что это значит, как виконтесса сменила тему, точно опустила бархатную занавесь. «Опять намёки», подумала Жюли. «Что же все они скрывают?»

Позднее гости разделились по группам, мэр Бурже перехватил маркиза у стола с устрицами. Жюли оказалась рядом случайно, спрятавшись за декоративным пальмовым кустом. Голоса были тихими, но не настолько, чтобы она не уловила некоторые фразы.