Я не могла придумать слово, чтобы правильно описать его взгляд.

Делая вид, что по три раза на день оказываюсь возле студентов в их резиденциях на Рублевке, я разговаривала с ним тоном из серии «отвали». Так я общаюсь со всеми, кому глубоко симпатизирую, но не собираюсь признаваться в этом.

– Ваше полное имя Кириллия? – спросил Максим, когда наше рукопожатие затянулось.

– Ага, если ваше Максимилиан.

Он улыбнулся, опустив голову. От легкого движения его челка упала на лицо, пока резким кивком он не стряхнул ее обратно. Макс смотрел мне в глаза так, как я никогда не умела. Не умела держать зрительный контакт, не моргая, не раздражаясь, не паникуя, не начиная дрожать и заикаться.

Я даже в лица прохожих никогда не смотрю и не понимаю, почему кто-то посторонний на меня таращится. Нельзя просто прямо идти по своей половине пешеходки и не тырить мою кармическую энергию?

– Завтра воскресенье, – зачем-то напомнил Воронцов, – дом встанет рано. Тебе на второй этаж. Первая дверь слева, – поднялся он по лестнице, – не проспи, Кириллия.

– Чего не проспи?

Макс не ответил. На крыльцо вышел Женя, протянул мне визитку с номерами телефонов водителей:

– Завтра воскресенье. Спокойной ночи, Кира.

– Ну да, ладно, пока.

Я пожала плечами. Воскресенье – и что? Раньше тринадцати утра по воскресеньям я не просыпаюсь, куда бы этот дом ни собирался, я точно пас.

Оставшись одна, я бросила взгляд на оранжерею Аллы, на потухшие окна всех домов, считать которые было бесполезно, и поплелась в свою гостевую комнату.

В глубине холла играла негромкая музыка. Слышались удары бильярдных шаров и смех парней. По ногам веяло сквозняком. Я удивилась, заметив, что пол выложен необработанным булыжником, как на древних мостовых.

– Каземат, – пробубнила я, радуясь, что Женя отнес мой чемодан в спальню и не оставил здесь половину из оставшихся у него двух колесиков.

На площадке второго этажа быстро нашлась дверь моей спальни – первая слева. В уголках двери оказались наклейки с журавлями. Видимо, пометили, чтобы я точно попала туда, куда нужно.

– Какая предусмотрительность, – коснулась я изображения серых птиц с высокими ногами.

Моя дверь была первой, но, кроме нее, на этаже виднелись и другие. К счастью, под ногами больше не было булыжников, но дом все равно выглядел странно. С потолка спускалась люстра, в которой горели настоящие свечи. Сначала я решила, что они имитируют свет огня, но внизу под люстрой обнаружились капли воска.

Свечей было штук двести, они же подрагивали за стеклышками канделябров на стенах.

– Что-то я пропустила приглашение с совой… – торопливо толкнула я дверь своей комнаты, представляя, что меня там ждет: кровать с привинченными ножками? Балдахин из бархата? Дыба, виселица, гильотина?

Посреди комнаты одиноко торчал мой чемодан. Я щелкнула выключателем. Комната оказалась огромной и, к моему облегчению, современной, светлой и с электричеством.

Двуспальная кровать с синим покрывалом. Возле окна рабочий стол с двумя ноутбуками. Плоский экран телевизора и валяющиеся на полу джойстики. Вдоль другой стены сундуки, стопки книг на ковролине, диван и напольные кресла-мешки, пара картин с изображениями холодного пляжа с торчащей песколюбивой травой.

Картины мне сразу понравились. Я любила такие виды – тронутая желтизной трава, песчаные дюны, серый невысокий забор, широкое холодное побережье. Такой я (не) помнила Куршскую косу, куда, по рассказам бабушки, мы часто приезжали погулять, пока отец служил в Солнечногорске. И выглядела она точно так – с песком, травой и серым холодом Балтики.

На полу в два ряда стояли каменные кадки. Розовые и красные соцветия опускались с ухоженных стеблей до самого ковролина. Их было около полусотни. Ни в одной комнате раньше я не видела одновременно столько растений.