– И не только. Там ее лаборатория, – ответил Женя, выгружая из багажника чемодан.

– Ботанка в прямом смысле слова. В замке из стекла и травы.

От созерцания оранжереи меня отвлек голос. Голос парня. Интересно, давно он стоял у нас с Женей за спиной и наблюдал за тем, как я ласкаю ступнями их шелковистый газон?

– Наконец-то вы прибыли. Женя, отнеси багаж гостьи в первую спальню, – произнес он.

Парень стоял на высоком крыльце трехэтажного Каземата. В спину ему бил свет из распахнутой двери. Он был расслаблен и облокачивался руками о парапет, выложенный диким камнем. На глаза у него почему-то были опущены темные солнцезащитные очки, несмотря на сумерки.

Капот «Ауди» тихо щелкнул, как щелкнуло что-то в моей грудной клетке. Надеюсь, это был хруст остеохондроза, когда я запрокинула голову, пытаясь рассмотреть владельца голоса.

Воронцов отвернулся, поднимая голову к небу, словно позволял мне беспардонно себя рассмотреть целых две с половиной минуты. Я всегда думала, что не влюбчива, в отличие от Светки, которой нравился каждый минус первый. Со мной в хоккейной команде играли двадцать парней, но ни с одним я не пошла на свиданку, хотя Галкин с Уткиным пробовали подкатить.

Еще смеялась: что за птичья свадьба?! Журавлева встречается с Галкиным или Уткиным.

Но этот голос. Он проник в меня вместе с туманом ананасового вейпа, который курил Воронцов. Через минуту он сорвал с глаз темные очки, повесил их дужкой на горловину расстегнутой на пару пуговиц белой рубашки. Его волосы рассыпались по лбу, и я так и не поняла – блондин он или брюнет? Темные пряди перемешивались с обесцвеченными, а потому про себя я назвала его вороным блондином.

На ладонях у него были красные кожаные водительские перчатки с обрезанными пальцами, а на локте висела небрежно перекинутая кожаная куртка. Весь его внешний вид излучал уверенную самовлюбленность и добродушный настрой.

Легко быть дружелюбным, когда ты богат. О чем беспокоиться, если все дано по праву рождения? О перчатках, которые подходят под цвет каждой твоей гоночной тачки, как заметила я ранее – все они были оттенком от алого до оранжевого, короче, были красными.

Решив, что ночного любования его персоной достаточно, он спустился по лестнице и протянул мне руку:

– Максим Воронцов, рад, что теперь ты с нами. Как добралась?

Он был из тех парней, проходя мимо которых хочется обернуться посмотреть – не обернулся ли он?

– Кира Журавлева. Спасибо, что пригласили, – быстро дотронулась я до его пальцев, не зная, как именно их сжимать. Сильно, слабо или нужно только подержаться? Но за что? За перчатку или за кончики его неприкрытых фаланг?

Я понимала, что нервничаю рядом с ним, становясь краснее «Феррари».

– В нашем доме всегда рады гостям. И особенно гостьям, – подмигнул он. – Женя, в первую спальню, – строго напомнил Воронцов застрявшему в дверях водителю, – отнеси вещи Киры в первую спальню.

– Как скажете, Максим Сергеевич, – вздохнул он.

Богатый, уверенный в себе красавчик. Кажется, моя самооценка рядом с Воронцовым вот-вот рухнет ниже их трехмиллиметрового газона. Он совсем не был похож на своего огромного отца – круглого, как кольцевые Москвы.

Карие глаза Максима с небольшой восточной ноткой рассматривали меня столь же внимательно, как недавно смотрела на него я. Узкий подбородок и заметные скулы, широкий рот и чувственные губы.

Но не внешность подкупала в Воронцове. Он стоял передо мной на газоне (о который я только щекой потереться не успела), как непоколебимый властитель мира стоял бы на шаре размером с глобус – царь Земли, жонглирующий планетами. Он смотрел на меня, но не пялился; улыбался, но не лыбился; проявлял интерес, но без капли похотливости.