Ярость, холодная и острая, как обсидиановый нож, пронзила Лиану. Не просто гнев. Гнев праведный. Возлюби ближнего… Но как любить того, кто сеет смерть под видом исцеления? Ее пальцы сжали край одеяла. Деревянный крестик на ее шее, простой и гладкий, будто налился свинцовой тяжестью, напоминая о долге. О борьбе. Не только за тело, но и за душу своего народа.

Старуха Марта зашевелилась. Ее черные глаза-бусины засверкали в полутьме. Она подняла костлявую, дрожащую руку. Не к ребенку. Не к матери. Ее палец, кривой, как коготь старой птицы, дрожа, указал на север. Туда, за глинобитные стены хижины, туда, где в предгорьях, по слухам, обосновался новоявленный Целитель.

"Целитель…" – прошипела она, и в ее голосе не было ни страха, ни суеверия теперь. Была какая-то странная, зловещая уверенность. "Он принес проклятие. Не боги. Он. Своими зельями да разговорами. Проклятие на всю Долину…"

Мурашки по спине Лианы вспыхнули с новой силой. Ложь? Истина? В словах старухи было и то, и другое, сплетенное в тугой, ядовитый узел. Она верила, что Целитель – источник зла. Но верила почти… с радостью? Как будто ждала этого. Как будто это подтверждало ее мрачные пророчества о возмездии старых сил.

Лиана не отвечала. Ее золотисто-зеленые глаза, холодные и твердые, как изумруд, еще раз скользнули по синему лицу Кемара, по рыдающей матери, по лику старухи, искаженному странной смесью страха и торжества. Проклятие пришло. И теперь ей предстояло найти его корень. На Севере.

Тайна библиотеки

Запах ударил в ноздри, едва Элиас переступил порог скриптария. Не просто дым. Густой, удушливый, сладковато-горький смрад паленой кожи, тлена и безысходности. Запах сожженного знания. Запах кощунства. Он заставил старого писца на миг остановиться, его худощавая рука инстинктивно сжала простой деревянный крест, висевший поверх рясы. Голубые глаза, обычно спокойные и всевидящие, сузились, вбирая картину разрушения.

Библиотека монастыря Святого Арсения, некогда сокровищница мудрости в этих суровых степях, лежала в руинах. Высокие дубовые стеллажи, почерневшие и обугленные, зияли пустыми нишами. Там, где покоились драгоценные кодексы, свитки папируса и пергамента, теперь валялись лишь горы серого пепла, перемешанные с обломками дерева. Пол был устлан этим мерзким ковром, хрустящим под ногами. Свет, пробивавшийся сквозь узкое закопченное окно, выхватывал клубящиеся в воздухе пылинки – последние свидетельства уничтоженных слов. Тишина стояла гробовая, нарушаемая лишь потрескиванием остывающих углей где-то в дальнем углу и… прерывистым, хриплым дыханием.

Настоятель, отец Иоанн, сидел на опрокинутом ящике посреди этого ада. Когда-то полный достоинства мужчина, теперь он съежился, как опаленный лист. Его лицо было пепельно-серым, руки, зажатые между коленей, тряслись мелкой, неконтролируемой дрожью. Глаза, широко раскрытые от ужаса, бегали по развалинам, не находя точки опоры. Увидев Элиаса, он вздрогнул, словно от удара.

"Брат… Брат Элиас…" – голос настоятеля был шепотом, сорванным и хриплым, едва различимым над тишиной смерти. – "Пришел… Спасибо, что пришел…". Он попытался подняться, но ноги его не слушались.

Элиас медленно подошел, его неторопливая походка была удивительно твердой среди этого хаоса. Чернильные пятна на его длинных, тонких пальцах казались теперь траурными кляксами. Он не спеша опустился на корточки перед настоятелем, их глаза встретились на одном уровне.

"Что случилось, отец Иоанн?" – спросил Элиас. Его голос был тихим, но не дрожал. В нем звучала та же глубокая, незыблемая твердость, что и в его вере.