На загорелой, морщинистой коже, чуть ниже линии волос сзади, под левым ухом – маленькое, едва заметное клеймо. Не татуировка. Выжженный знак. Круг с двумя перекрещенными линиями внутри. Черный, как сажа. Знак раба? Или клеймо иного рода?

«Люди в волчьих шкурах, – повторил Адалар, фиксируя деталь в памяти. Его интуиция, до сих пор молчавшая, дрогнула – не сигнал лжи, а тревожный толчок опасности, исходящей от самого старика или от его слов. – Сколько? Куда шли? Говори!»

Кеван вдруг перестал мять шапку. Его руки повисли плетьми. Он поднял голову, и в его глазах Адалар увидел не просто страх. Увидел знание. Страшное, смертоносное знание. Старик открыл рот, чтобы что-то сказать, но вместо слов из его горла вырвался хриплый, булькающий звук. Его левая рука судорожно впилась в грудь, прямо в область сердца. Лицо исказилось гримасой невыносимой боли. Он пошатнулся, спина ударилась о шершавый ствол дуба. Глаза, широко раскрытые, уставились не на Адалара, а сквозь него, в какую-то невидимую ужасную точку.

Адалар инстинктивно шагнул к нему, но остановился. Помочь было уже нельзя. Это была не болезнь. Это было убийство. Тихое, мгновенное. Колдовство? Яд?

Старик, сползая по стволу, с трудом поднял дрожащую, костлявую руку. Не к груди. Он указал. Пальцем, дрожащим как лист на ветру, он ткнул в воздух… в сторону Адалара. Но не в его лицо. Он указал на правое предплечье воина, туда, где под рукавом рубахи угадывались контуры сложной татуировки – спираль и волк. Знак рода. Знак ранга.

Его перекошенные губы шевельнулись. Выдох превратился в хриплый, наполненный кровью и смертельным ужасом шепот, который, однако, прозвучал в звенящей тишине как крик:

«Они… везде… Знают… все…»

Пальцем, уже теряющим силу, он еще раз судорожно ткнул в направлении татуировки Адалара. Потом взгляд старика остекленел. Дрожь прекратилась. Рука безжизненно упала. Тело сползло на землю у корней старого дуба, подставив солнцу черную, зловещую метку на шее. Мертвые глаза продолжали смотреть в пустоту, застывшие в немом крике предупреждения.

Адалар стоял неподвижно. Жара, ветер, блеяние овец – все отступило. В ушах гудело от тишины после последнего хрипа. Его собственные мускулы были напряжены до каменной твердости. Холодный ужас, не знакомый ему прежде, сковал грудь. Знают все. И указал на его знак. На знак его рода. Предательство? Заговор? Клеймо смерти на шее пастуха и его татуировка – звенья одной цепи?

Шепот Ангела молчал. Но теперь это молчание было громче любого предупреждения. Оно кричало об опасности, проникшей в самое сердце его мира. В самое сердце его клана.

Тишина здесь была не мирной. Она была плотной, удушливой, пропитанной памятью о криках, что не слышало человеческое ухо, и о страхе, что впитался в самую землю. Лиана осторожно раздвинула завесу плакучих ив, их длинные ветви, сплетенные, как пальцы скорбящих великанов, скрывали поляну от посторонних глаз. То, что открылось ее взору, заставило сердце сжаться не страхом, но жгучим, праведным отвращением.

Поляна, некогда, возможно, место тихого солнечного света, превратилась в алтарь иного, темного бога. Посередине зиял выжженный круг. Не просто кострище – земля внутри него была спекшейся, черной, мертвой, будто выжженная кислотой. От него, как лучи уродливой звезды, расходились борозды, выложенные мелкими камнями – извилистые, змеевидные линии, прерываемые грудами костей. Мелких. Птичьих. Черепа воробьев, крылья дроздов, ребра голубей – все было тщательно разложено, образуя чудовищные узоры, от которых веяло холодом древнего, бессмысленного жестокости. По краям поляны ветви молодых берез и ольхи были неестественно