– Да-да, и в этом наша беда, – с усталостью ответил он, бессильно опускаясь на кресло и прикладывая руку ко лбу, как будто пытаясь облегчить давящую боль. Я стоял перед ним, сбитый с толку, не понимая, почему он так тревожится и даже выглядит подавленным перед лицом столь выдающегося результата. Его реакция на наш успех и возможность получения Нобелевской премии казалась мне нелепой и совершенно непонятной.

– С вами все в порядке? – спросил я, сочувствуя ему, но недоумевая.

Ибрагимов слабо мотнул головой.

– Нет, не все в порядке. Мы играем с огнем. Небеса не простят нам этого.

Это был уже не первый раз, когда он касался подобных тем, рассуждая о Вселенной и ответственности ученых. Профессор становился все более замкнутым и осторожным, а иногда мне казалось – даже верующим. Правда, он никогда не посещал мечети и не совершал намаза, но все чаще напоминал мне, что наш мир создан Аллахом и что мы не имеем права его разрушать. На это я обычно отвечал, что ни он, ни я вовсе не стремимся что-то разрушать. Наш проект никак не связан с оружием, напротив – мы создаем технологии, которые помогут человечеству покорить космические просторы.

– НАСА на нас рассчитывает, Бекзод Хисамиевич, – убежденно говорил я. – Наше изобретение востребовано и Роскосмосом, и Европейским космическим агентством! Мы несем прогресс человечеству, как когда-то Прометей принес огонь людям. Небеса еще нас отблагодарят, хе-хе.

Ибрагимов посмотрел на меня с неожиданной усмешкой.

– Ты прав, – сказал он, но потом, задумчиво прищурившись, добавил: – Но знаешь ли ты, что Прометей имел еще одно имя? Его звали Люцифер.

– Люцифер? – усмехнулся я. – Это что же, Сатана? Нет, не слышал такого мифа. Я думал, этот ангел только людям пакости делает. Вы просветили меня, Бекзод Хисамиевич, в новых аспектах древнегреческой мифологии.

– Это не только греческий миф, – покачал он головой, пристально глядя мне в глаза. – Это старая библейская история. Только огонь был нужен ему, Прометею, не для того, чтобы человечество развивало технику и улучшало свою жизнь на Земле. Его огонь был началом разрушения и насилия, открытием дорог к новым средствам уничтожения. Он нес свет, но этот свет не приносил мира. Сейчас и мы, друг мой, как ни горько это признавать, тоже служим Люциферу.

Честно говоря, разговор о Люцифере и Прометее меня начал раздражать. Невероятные интерпретации древнегреческих мифов вызывали недоумение, но спорить с профессором мне не хотелось. Я поднялся, подошел к установке и выключил её, чтобы хоть немного отвлечься. Осмотрелся по сторонам, окидывая взглядом лабораторию, в которой мы находились. Это была часть просторного дома Ибрагимова на улице Ферганская в Ташкенте. Дом был большим, с восемью комнатами, и четыре из них Бекзод Хисамиевич превратил в лабораторные залы.

Здесь стояли десятки компьютеров, приборов и всевозможных аппаратов – многие из них были сконструированы собственноручно или привезены из-за рубежа специально для экспериментов. Это был настоящий технический арсенал. Соседи, конечно, редко заходили к нему в гости, и вообще он принимал друзей и посетителей в другой части дома, вдали от этой научной обители. С тех пор как четыре года назад от рака умерла его жена, Ибрагимов жил один. Его дети обосновались в Москве и Париже и приезжали в Ташкент всего пару раз в год. К физике и химии они интереса не проявляли: старший сын стал художником, а младший – бизнесменом. Впрочем, против того, чтобы их бывшие комнаты были переоборудованы под лаборатории, они не возражали. Так что теперь я и еще пара наших коллег были для профессора, пожалуй, единственными настоящими друзьями. Мы иногда встречались у него дома или в ближайшем кафе.