– Ладно, ака, оставлю вас отдохнуть. Поговорим завтра вечером, – сказал я, глянув на часы. Уже была половина второго. Мне казалось, что тревога профессора объяснима: возможно, его беспокоили дела с налоговой инспекцией, неожиданно заинтересовавшейся грантом10, или, может быть, возникли проблемы с детьми. А, возможно, давало о себе знать здоровье. Но в любом случае, отдых ему сейчас был необходим. Предстояло оформить документы и расчеты для грантодателей, но этим мы займемся чуть позже.

– Ладно, Тимур, поговорим завтра, – наконец отозвался Бекзод Хисамиевич, поднявшись со стула и протянув мне руку на прощание. Он был в легкой национальной одежде – просторных белых штанах и ситцевой рубахе с широкими рукавами. Летом здесь, в Ташкенте, носить что-то иное было неудобно. Но мне вдруг показалось, что он слегка дрожал, словно ощущая прохладу – я решил, что это от волнения, и не придал этому значения.

– До свидания, Бекзод-ака, – кивнул я, отключил все еще работавшие компьютеры и направился к выходу.

На улице висела полная луна, и даже редкие облака не могли затмить ее яркого сияния. В ночной тишине стрекотали сверчки, а где-то в высокой траве шуршал ёж, дополняя общий ночной хор. Высокие деревья во дворе профессора казались темными стражами, что молчаливо наблюдали за всем вокруг. Эти фруктовые деревья – яблони, груши – он сам посадил много лет назад, когда родились его дети и внуки, следуя старой узбекской традиции. Я любил иногда сорвать спелую грушу или яблоко прямо с ветки и съесть, даже не помыв, наслаждаясь их сочной, сладкой мякотью и теплым, летним запахом. И сейчас едва уловимый аромат плыл в прохладном ночном воздухе, напоминая о лете и словно смешиваясь со светом далеких звезд, сверкающих таинственными точками на черном небе.

Вдруг я заметил отблеск, мелькнувший в темноте среди ветвей – словно два глаза наблюдали за мной, поблескивая загадочно. «Сова?» – мелькнула мысль. Но я не стал выяснять, какая именно птица скрывалась в листве.

Я тихо прикрыл калитку и огляделся: узкий переулок был залит желтоватым светом уличных фонарей, закрепленных на высоких столбах и над воротами каждого дома. Свет будто размывался в теплой ночной дымке, создавая уютный, почти сонный вид. На скамейке у одной из калиток собрались местные пацаны – лет по двенадцать каждому, с огоньком обсуждающие недавний матч ташкентской команды «Пахтакор». Наступили каникулы, и ничто не гнало ребят домой – день и ночь принадлежали им без остатка, особенно прохладные ночи, когда наступало долгожданное спасение от изнуряющей жары.

Вечерняя прохлада давала хоть какое-то облегчение: днем солнце так раскаляло землю, что даже воздух в тени казался горячим и сухим, а термометры поднимались выше сорока пяти градусов. Ребята, завидев меня, дружно поздоровались, вежливо кивнув, и я спросил их:

– Чем закончился матч с Украиной?

– Ничья, Тимур-ака, – буркнули они немного обиженно. Им явно хотелось чего-то определенного: или оглушительной победы, или поражения, чтобы можно было до мелочей обсудить игру, от и до разобрать действия игроков, их промахи и удачи. А ничья, по их мнению, – словно «ни вам, ни нам», с таким результатом команду не выведешь в четвертьфинал.

– Да-а-а, жара подвела, – протянул я, кивая философски, и все мальчишки дружно закивали в ответ. В такую погоду играть действительно непросто: травяное поле высыхает под солнцем, даже тень не спасает, когда каждый метр земли будто горит. Поле ведь не накроешь зонтом, и по этому иссушенному, почти обожженному покрытию ноги скользят иначе, да и воздух раскаленный.