Я шумно выдохнул.

– Ничего, Юль, всё в порядке. Икота одолела, уже прошло…

Леднёв смотрел на меня, как на предателя. Он что, успел прочесть мои мысли?..

– Ну, чего замолкли, товарищи космонавты? – заговорил я преувеличенно-бодрым голосом. – Валера тут всё красиво изложил, интересно. Осталось решить, что мы со всем этим теперь будем делать?

– Может, сходим к Волынову? – неуверенно предложил Юрка-Кащей. – Объясним, как есть, он мужик толковый, должен понять.

– К Волынову пойти можно. – согласился я. – Только уговор: если он-таки откажет, никаких резких движений! Это в первую очередь к тебе относится, Валер… – я поглядел на Леднёва. – Тогда, возле Дыры, ты меня уговорил, но ещё раз этот номер не пройдёт, даже не пытайся. Уяснил?

Астрофизик кивнул. А что ещё ему оставалось?

– Тогда составь кратенькую записку, на страницу, не больше. А мы пока зайдём в столовку, а то жрать охота прямо- таки нечеловечески…

«…Согласия капитана мы добились без особого труда. Он, конечно, поворчал на тему – «почему скрывали затею от начальства?» – но в итоге одобрил. А что? Риска в паре внеплановых прыжков никакого, тахионных торпед у нас на три таких рейса, а что Валеркиной самодеятельности— что ж, на то он и учёный, главное, чтобы был результат. Волынов даже не стал запрашивать одобрения Земли, сочтя, что небольшое изменение планов вполне в их с Леднёвым компетенции. А раз капитан корабля и научный руководитель экспедиции согласны – то так тому и быть!

Дальнейшее стало вопросом времени и техники. На расчёты и программирование торпед ушли ещё сутки. Всё это время я маялся от безделья и даже сделал попытку предложить Юльке помощь – бобины с магнитными лентами подавать, что ли… Увы, предложение было с негодованием отвергнуто Леднёвым, не терпевшим присутствия посторонних в лаборатории в столь ответственные моменты. Что ж, ему виднее; я тяжко вздохнул и поплёлся (а потом и поплыл) в ангар, чтобы в который уже раз задать профилактику безупречно исправным буксировщикам. И проторчал там, пока голос Волынова по внутрикорабельной трансляции не объявил о получасовой готовности.

Обычно я предпочитаю пережидать прыжки через «батуты» в своей каюте. Нет, никакими особо неприятными ощущениями этот процесс для меня не сопровождается – всего лишь привычка плюс нежелание натягивать на себя осточертевший «Скворец», а потом снимать его и упаковывать в рундук. Установленные на время экспедиции правила внутреннего распорядка требовали от членов экипажа перед прыжком облачаться в гермокостюм, если только они не находятся в своих каютах, которые в любой момент можно загерметизировать. Насколько мне было известно, большинство «молодёжного» экипажа «Зари» придерживается того же правила, однако на этот раз все, не сговариваясь, собрались в «Секрете». Не было только Юльки – они с Леднёвым и Коуэллом наблюдали за прыжком из астрофизической лаборатории, куда было выведено дублирующее управление тахионными торпедами. Мы же собирались наблюдать за прыжком воочию, через толстенные стёкла резервного мостика. Вообще-то, это запрещалось упомянутыми правилами, но – кто будет проверять? Единственной мерой предосторожности стали тёмные светофильтры, опущенные на обзорные окна – торпеды, срабатывая, дают сильнейшую вспышку, и рисковать зрением никому не хотелось…

…Мне, как и любому на «Заре» не раз доводилось наблюдать, как возникает в плоскости «батута» мерцающая плоскость тахионного зеркала. На раннем этапе Проекта американцы попытались ввести в употребление мудрёный термин «горизонт событий», но он не прижился, вытесненный незамысловатым и вполне демократичным «миррор” – или «мируа», если по-французски. И если в кольце «батута» возникновение зеркала выглядело привычно, даже буднично, то вспышка тахионной торпеды способна дать сто очков форы гиперскачку из «Звёздных войн». Представьте: в строго рассчитанный момент на удалении сотни километров перед носом корабля, вспыхивает ослепительная точка, разрастается до небольшого пятна – и вдруг взрывается изнутри, разбрасывая по сторонам ослепительные бело- лиловые протуберанцы. Они вытягиваются, расширяются и сливаются воедино, образуя подобие светящейся амёбы – с колышущимися неправильной формы краями и разбегающимися по световой плоскости полосами, кругами, волнами.