Всадник слез с лошади, что сделать ему было непросто, ибо был он весьма небольшого роста, и властным движением, как господин слуге, бросил поводья разбойнику, говорившему по-польски.

– Uwaga, Żołnierz![77] – сказал он ему надменно и властно. – Odpowiadasz swoją głową![78]

– Co?[79] – растерялся от подобной наглости разбойник, удивленно озираясь на своих товарищей, но таинственный пленник, не удосужив голодранца ответом, повернулся к тому, который заправлял в этой пестрой компании, и негромко, но требовательно произнес глухим, привыкшим командовать голосом:

– Пусть пан отведет меня к командиру. У меня к нему дело.

Первый разбойник, поправив на груди мятый офицерский горжет, с прищуром посмотрел на пленника.

– Я здесь главный. Мне говори, коли есть что сказать.

На незнакомца ответ разбойника не произвел впечатления. Он небрежно махнул рукой и сказал еще более требовательно, чем в первый раз:

– Ложь! Твой командир – ротмистр Голеневский. Отведи меня к нему. Это важно.

От незнакомца исходила какая-то странная сила и уверенность, которая плохо вязалась с его положением плененного разбойниками человека. Вел он себя так, как будто он сам был здесь главный, и любая попытка оспорить это положение неминуемо влекла за собой наказание сомневающимся. Его собеседник задумчиво погладил свою давно не знавшую хорошей стрижки эспаньолку, посмотрел на замерших в ожидании команды товарищей по разбойному ремеслу и произнес, ухмыльнувшись:

– Ну хорошо, пан что-то слышал про ротмистра Голеневского, которым я не имею чести быть. Что же помешает мне пристрелить пана и забыть о нашей встрече?

– Рассудок и здравый смысл. Вы солдат, а не бандит, а я не добыча, а спасение. Ну конечно, при условии, что все здесь желают вернуться домой.

При этих словах разбойник вздрогнул и нахмурился. Впрочем, размышлял он недолго и, приняв решение, достал из-за пазухи черный платок.

– Поручик Лешек Будила, к вашим услугам, – представился он незнакомцу и добавил, сухо цедя слова сквозь зубы: – Я завяжу вам глаза. Надеюсь, пан не будет против этой небольшой предосторожности?

– Нет, пан не будет против, – с иронией в голосе ответил незнакомец, скидывая капюшон и подставляя свои глаза под повязку, которую поручик крепко завязал у него на затылке. – Я проделал слишком долгий путь, чтобы придавать значение таким мелочам.

Будила взял его за руку и, как слепого поводырь, повел в чащу леса по тропе, едва различимой в густой, блестящей бусинами вечерней росы траве. Они уже почти скрылись за деревьями, когда сзади раздался обиженный голос второго разбойника, оставленного незнакомцем следить за своей кобылой.

– Co ty jeszcze chcesz?[80] – заорал он вслед уходящему пленнику. – Pocałuj mnie w dupç![81]

Повернувшись к уходящим спиной и задрав полы своего жупана[82], он хлопал ладонями по штанам, демонстрируя место, которое, по его мнению, следовало бы отметить лаской.

Поручик, оставив подопечного, вернулся к отряду, мрачно посмотрел на кривляющегося буффона[83] и молча приложился нагайкой к весьма сомнительным прелестям не на шутку разошедшегося горлопана. Мгновенно прочувствовав всю силу «аплодисментов» мрачного поручика, весельчак вострубил, как сигнальный горн, и, смешно припадая на левую ногу, затрусил по кругу под забористый смех товарищей.

– Odwal się, Leszek…[84] – истошно причитал он, потирая ушибленное место.

– Zamknij się ty, bydłaku chamski![85] – ответил Будила, пожав плечами, и вместе с таинственным гостем скрылся в чаще, больше не проронив ни слова.

В крохотной охотничьей заимке, от старости вросшей в землю почти по самую крышу, на лавке из березовых досок, небрежно покрытой черкесской буркой, сидел одноглазый польский офицер в одежде ротмистра гусарской хоругви. Впрочем, бордовый жупан, желтый плащ, кожаные штаны и поясная сумка – шабельтаст по ветхости своей мало чем отличались от рубища, в которое был одет весь отряд, а вот оружие и амуниция офицера, сложенные тут же на лавке, находились в безупречном состоянии. Гусарский шишак