– Начистоту, брат Петр! Мне откровенно плевать, что в Ватикане думает генеральный препозит[90] и какие решения принимает конгрегация[91]. У меня два десятка опустившихся, потерявших надежду и веру оборванцев, бывших некогда солдатами. Мне их нечем взбодрить и обнадежить. Мы обречены. Мы умрем здесь. Какого дьявола нам для этого нужен посланник Римской курии[92], я не понимаю. Знаете, есть старый военный обычай: когда умирает гусар, в разгар отпевания в костел на коне въезжает его боевой товарищ и разбивает гусарское копье перед алтарем. В глубине души каждый из нас свое копье уже разбил, и посредничество ордена нам не нужно. Убирайтесь подобру-поздорову туда, откуда пришли…
Голеневский вдруг задумался и удивленно воскликнул, хлопнув себя ладонями по толстым ляжкам, втиснутым в изрядно потертые кожаные штаны:
– Кстати, а как вы вообще сюда пришли? Откуда узнали о нас?
Аркудий в ответ холодно усмехнулся и проронил нарочито менторским тоном:
– Ну вот, наконец я и дождался вопроса, с которого следовало начинать нашу беседу. Военные люди всегда останутся для меня загадкой. Все дело в том, любезный мой брат, что не все проклятые вами запорожцы усилиями русских превратились в польский бигос[93]. Как минимум одному удалось выбраться живым и добраться до земель князя Константина Вишневецкого. Черкасский староста посчитал сведения, принесенные казаком, важными для ордена, и вот я здесь, чтобы попытаться спасти ваши бесценные для короны жизни.
Ротмистр Голеневский недоверчиво покачал головой.
– Надеюсь, брат, вы не считаете меня столь наивным, чтобы поверить в историю о лучезарном рыцаре креста, спешащем за тысячи миль на помощь попавшим в беду единоверцам, которых, видимо, уже и дома не ждут?
Петр Аркудий вежливо улыбнулся краешком губ и охотно согласился с собеседником:
– Вы правы, ротмистр. Дело, которое привело меня сюда, стоит много дороже наших с вами жизней. Но случилось так, что вы нужны мне, а я вам. Помогите выполнить миссию, и гарантирую, что не позднее Рождества счастливая пани Голеневская обнимет мужа на пороге родового замка.
– Интересно, каким образом вы это сделаете? – с сомнением произнес Голеневский, но голос его предательски дрогнул.
– То моя забота, пан ротмистр. Пусть она вас не беспокоит. Ваше дело – неукоснительно выполнять мои поручения. Думаю, для вас как военного человека это не составит особого труда?
– А если русские вас раскроют? Их нельзя недооценивать. Они коварны и хитры, и сыскное дело у них поставлено хорошо.
– Не раскроют. У меня, как говорят юристы в Латинском квартале, безупречная легенда. Мне нечего опасаться.
Петр Аркудий встал с лавки, подошел к крохотному окошку, затянутому бычьим пузырем, и, наклонившись, посмотрел в него. Снаружи царила непроглядная ночь. Иезуит вытащил из кожаного кошелька, пристегнутого к поясу, странную коробочку размером с ладонь восьмилетнего ребенка. Предмет был похож на плоский золотой барабан, украшенный изящной гравировкой по торцу. Верхняя его часть представляла собой плоскую крышку из черненого серебра с напаянными по кругу золотыми римскими цифрами и одной большой стрелкой, застывшей где-то около XII.
– Скоро полночь, – сказал Аркудий, непроизвольно потрогав стрелку пальцем, – мне пора. Велите подать мне мою Беатрикс. И вот еще, любезный брат, дайте мне вашего бравого поручика с парой надежных пахоликов