Бедная девушка оставалась в гостинице и безнадежно смотрела в потолок, размышляя, что лучше: повеситься или отравиться морфием, к которому ее приучил шустрый американец. А, может быть, броситься в Ангару?

В дверь постучали. Хозяин гостиницы с сальной рожей вкрадчивым шагом пробрался в номер.

– Желает ли мадам кофе?

– У меня нет денег!

– Я дам обед в долг.

– За какие услуги?

–За небольшое одолженьице… Сегодня вечером в ресторане банкет с золотопромышленниками. Не согласитесь ли вы украсить их общество?

Примадонна затянулась трубкой с морфием. «Это конец!» – и она согласно кивнула в ответ. Хозяин гостиницы довольно потер руки. «Вот и уговаривать не пришлось».

Вскоре общество забыло о прекрасной Периколе, как о многих актерах и актрисах, мелькавших на провинциальной сцене сезон-другой. А Иннокентий Петрович Кузнецов умер в Томске холостяком. Почти никто уже не помнил его страстную любовь к ветреной шансонетке. Так закончил свой долгий рассказ Никс и тяжело вздохнул. Он тоже, как и все актеры труппы, неровно дышал в сторону Сафроновой. Бедная Лиза! Говорил я ей…

Установив в красноярской библиотеке имя любимого критика, я отправилась в места, где писатель жил и творил: в студенческий город Томск.

В Томске вьюжило. Неширокие улицы завалены сугробами, жители протоптали узкие тропинки. Окна троллейбуса залепила мокрая белая метелица. Выпрыгнула из полупустого троллейбуса на тротуар, ветер в лицо бросил пригоршню липкого снега, сощурила глаза, вытерла щеки, веки. Ничего не видно. Куда идти? Спрашивать не хотела. Огляделась… в памяти всплыло: район политехнического, вот общежитие, на горе – главный корпус, а под горой – родной БИН, третий корпус университета. Здесь на последней парте в третьей аудитории влюбленный юноша нарисовал мой портрет. Конечно, рисунок не сохранился. Я подошла к гостинице, адрес, которой мне дали, с трепетом обнаружила – это же мое общежитие! Его не узнать: тогда здание рушилось на головы студентов, а ныне здесь отличный отель. Прошло целых пятнадцать лет. Как же я забыла – Ленина, 29!

Ступени сменили, а жаль: старые создавали особенную ауру прошлого векаНапротив общежития – научная библиотека. В какую сторону открывается дверь «научки»? На себя! В двух шагах – главный корпус, все такой же снежно-белый, милый, уютный, с истертыми ступенями. Взошла в альма матер, с трепетом прохожу по коридорам, заглядываю в аудитории. Сердце стучит, отдает в висках.

Рядом с библиотекой – университетская роща, где мальчик пел мне песни: «Для меня нет тебя прекрасней…».

Я приехала в Томск в 1981 году. Родители видели меня инженером, и я начала сдавать экзамены в политехнический институт. Но тут судьба направила мои стопы по улице Ленина. Взгляд упал на стенд у ворот университета: филологический факультет приглашает. Вчерашняя школьница, я и не подозревала, что можно всю жизнь читать книги, а тебе за это будут деньги платить. От этой захватывающей мысли я пришла в неописуемый восторг и решила раз и навсегда: буду филологом! Как будто предчувствовала: здесь ждет меня счастье, здесь найду своего принца.

На очередной экзамен по физике я не пошла. На следующий год поступила на филфак. Я круто поменяла жизнь. Когда приехала домой и сообщила новость родителям, их, бедных, чуть удар не хватил.

Теперь вот сижу в библиотеке Томского университета и читаю произведения из сборника стихов Вс. Сибирского 1907 года:

«…В каморке грязной и убогой,

снося нужды жестокой бремя,

он горький век свой доживал,

и вспомнил он иное время:

ему театр рукоплескал.