От такой удачи у меня захватило дух. Спасибо Марии Исааковне за щедрость, спасибо Анатолию Иванову за исследования. Наконец-то приподнялась завеса над тайной и стали понятны горестные строки стихотворения Вс. Сибирского «Итоги», обнаруженного мною в номере "Сибирского наблюдателя":

«Песня пропета в недолгие годы,

Счастье иль горе она?

Ждут нас под старость

одни лишь невзгоды -

чем тебя вспомнить, весна?

А омуте грязных страстей утопая,

Мы погубили себя,

Или на пользу родимого края

Мы послужили, любя?

Силы потрачены, нет упований

Но на священный алтарь

Пролита жгучих кровавых страданий

Капля хотя нами встарь?»

Унылые итоги подводил в конце жизни шестидесятилетний князь, осужденный по уголовному делу. Раскаивался.

«За те ужасные мгновенья

тоски, отчаяния, стыда,

раскаянья и угнетенья,

что знал я многие года,

за те жестокие печали -

томился ими я, порой,

о братьях, что во цвете пали

в борьбе с судьбою роковой, -

За то, что и во дни паденья

В своем я сердце сохранял

К свободе и к добру стремленья

И тех, с кем жил я, презирал.

И если же из тьмы могильной

Подняться я не мог на свет,

То не хватало воли сильной:

Я слаб был ею с юных лет, -

За все не жду я сожаленья

И ничьего участья я;

Но неужели я прощенья

Не заслужил от вас, друзья?»

Слаб был мой поэт, попал в сети порока, как многие из аристократической молодежи, игравшие в карты и жуировавшие в светском обществе. Раскаяние за совершенные преступления, муки дворянина, оторванного от привычного общества, оказавшегося в сибирской глуши среди диких купцов, ненавидящего это общество, тоскующего по прежней безоблачной жизни, – вот что рождало тоскливые стихи. Ошибки молодости, у кого их не было? Князь строго осудил себя, безмерно страдал в сибирской глуши. Пролита не одна капля жгучих кровавых страданий.

«Он шел неведомым путем –

Он шел ко благу или худу,

Но только жизнь била ключом,

Где б ни являлся он – он повсюду.

И средь накрывших небо туч,

Где не было просвета боле,

Вдруг пробивался яркий луч,

Как будто вестник лучшей доли.

Но с равнодушием к нему

мы относилися позорно,

не веря ни его уму,

ни стойкости его упорной.

Но, обессиленный, он пал,

Возрос на ниве скудной,

И мир, прозрев, тогда познал

Бойца, что вел нас к цели чудной».В Томске, или водка «Прохор Громов»

Установив в красноярской библиотеке имя любимого критика, я отправилась в места, где писатель жил и творил: в студенческий город Томск.

В Томске вьюжило. Неширокие улицы завалены сугробами, жители протоптали узкие тропинки. Окна троллейбуса залепила мокрая белая метелица. Выпрыгнула из полупустого троллейбуса на тротуар, ветер в лицо бросил пригоршню липкого снега, сощурила глаза, вытерла щеки, веки. Ничего не видно. Куда идти? Спрашивать не хотела. Огляделась… в памяти всплыло: район политехнического, вот общежитие, на горе – главный корпус, а под горой – родной БИН, третий корпус университета. Здесь на последней парте в третьей аудитории влюбленный юноша нарисовал мой портрет. Конечно, рисунок не сохранился. Я подошла к гостинице, адрес, которой мне дали, с трепетом обнаружила – это же мое общежитие! Его не узнать: тогда здание рушилось на головы студентов, а ныне здесь отличный отель. Прошло целых пятнадцать лет. Как же я забыла – Ленина, 29!

Ступени сменили, а жаль: старые создавали особенную ауру прошлого векаНапротив общежития – научная библиотека. В какую сторону открывается дверь «научки»? На себя! В двух шагах – главный корпус, все такой же снежно-белый, милый, уютный, с истертыми ступенями. Взошла в альма матер, с трепетом прохожу по коридорам, заглядываю в аудитории. Сердце стучит, отдает в висках.