Заступиться за бесправную сироту было некому. Увы. Придется как-то бороться с несправедливостью самой.

Я попыталась открыть калитку, но она была заперта наглухо. Тогда я начала пинать ее, молотить ладонями по шершавым доскам и кричать:

– Откройте немедленно! Вы не имеете права так поступать! Это мой дом!

Где-то у соседей громко залаяла собака, поддерживая мое праведное возмущение.

– Откройте!

Конечно, никто из них не поспешил распахивать передо мной ворота.

Зато открылось окно и в нем сначала показалась необъятная грудь, а затем сияющая пухлая физиономия мачехи, за спиной которой маячили гадкие сестрицы и не менее гадкий рыжий Томас.

– Чего орешь?

– Вы не можете выгнать меня!

– Еще как можем, – улыбнулась она, – нам тут наглые приблудыши не нужны. Не хочешь работать – вали.

Я подошла ближе к окну и глухо прошипела:

– Приблудыш? А вы ничего не попутали, маменька? Этот дом изначально принадлежал моей родной матери…

– А ты докажи это, милочка, – осклабилась она, склоняясь ближе ко мне, – попробуй, а я с радостью посмотрю, как у тебя ни черта не получится.

Мне не понравилась ее уверенность и то, как за спиной хихикали Марша и Рут.

Кажется, у них были козыри в рукавах, о которых бедняжка Хлоя не имела ни малейшего понятия, ну и я вместе с ней.

– Я этого так не оставлю, – пообещала я.

– Ничего, вот когда поймешь, что никому ты не нужна и деваться тебе некуда, тогда дури и поубавится. Обратно приму, только если шелковой станешь. Поняла? Будешь сидеть на хлебе и воде, и в углу на коленях стоять, чтобы заслужить мое прощение.

– Знаете, что можете сделать со своим прощением?

– Похами мне еще тут! Мерзавка! – моментально взвилась мачеха. – Совсем от рук отбилась, бездарность серая. А знаешь, что? Хотела маменькиного добра? Вперед! У нее еще сарай в соседнем городке, вот туда и катись. А здесь чтобы ноги твоей не было! Пока все не осмыслишь и не приползешь на коленях с извинениями, даже на глаза мне попадаться не смей, – она с грохотом захлопнула окно, а потом, наградив меня мерзкой ухмылкой, еще и шторы задвинула.

А я осталась на улице. В старом платье, стоптанных ботинках и без средств к существованию.

Хорошо хоть на улице стояли ласковые солнечные деньки и погода радовала, а то бы пришлось совсем худо.

Стучаться дальше не было никакого смысла – только смешить мачеху и ее мерзких родственников, да трусливых соседей развлекать, поэтому я уныло поплелась прочь.

Прошла две улицы и села на лавку, возле колодца. Есть хотелось неимоверно – я не успела позавтракать ни в этом мире, ни в прошлом. Пришлось довольствоваться холодной колодезной водой, да яблоком, кем-то оброненным на дороге.

Ну ничего… главное, что жива.  А дальше еще посмотрим, кто кого.

Немного поразмыслив и покопавшись в памяти прежней Хлои, я пришла к неутешительному выводу, что просить защиты не у кого. По материной стороне никого не осталось, по отцовской – только брат, бесследно пропавший много лет назад. Ни бабушек, ни дедушек, ни теть, ни дядь. Абсолютная сирота.

Жениха тоже не было. Мачеха очень старалась, чтобы падчерица выглядела как замухрышка, на которую никто и никогда не посмотрит – одета плохо, бледная, растрепанная, тощая как палка. Стоило только Хлое попытаться хоть как-то привести себя в порядок, Кэтрин начинала орать, что та распутничает и порола, чтобы «изгнать пороки». Вдобавок Рут и Марша распространяли слухи, будто их сводная сестра глуховата, туповата, ходит под себя и при этом не слишком разборчива в связях, и чуть ли не за пирожок готова прыгнуть в койку хоть с кривым, хоть с косым.

В общем, в родном городе вряд ли кто-то когда-то позарился бы на бедную Хлою Фалмер. К счастью, это была меньшая из проблем. Не знаю, как она, а я в женихах точно не нуждалась. Хватит, в своем мире уже нажилась по уши, больше такого счастья мне не надо. Пусть без кола и без двора, зато свободная как ветер, живая, здоровая! А с остальным справлюсь. Наверное…