Каковы же были удивление и радость, когда к нам в крышу дома залетела невероятной красоты и грации стайка голубей, оставшись внутри на продолжительное время! Скорость подъема по лестнице могла вызвать зависть у обезьян или терпящих наводнение туземцев, но отворив дверь, ведущую на чердак, едва не свалилась от увиденного. Мама с отрешенным взглядом стояла на коленях, засунув голову в петлю. Она не сразу очнулась, но, поняв кто перед ней, испуганно дернулась, каким-то чудом выскользнув из удавки.

– Уйди! Оставь меня! – зайдясь слезами и отбиваясь от рук, пытавших ее обнять, просила она, и тело ее содрогалось в конвульсиях. – Не могу больше! Дайте умереть спокойно! Уйди! Умоляю!

Впервые видя плачущую мать, шатающуюся из стороны в сторону петлю, я оцепенела. Мыслей не было, только жуткий страх, кой бывал перед уколами. Не помню, как оказалась рядом, что говорила и делала. Перед глазами стояла мама, с просунутой в петлю головой. Опоздай я на мгновение…

Рядом ворковали голуби.

После 45-летнего юбилея мама неожиданно поникла. Не было привычных остроумных шуток и историй; сдержанная тоска и печаль не сходили с лица, и только единожды в ней проснулась дикая радость. Она носилась молодой девчонкой по комнатам, заливаясь заразительным смехом, веселясь как в былые времена. Ей хотелось менять в доме всё и вся. В одиночку она перетаскивала мебель, меняла местами шкафы, паласы, шторы и тюли, высокие цветы в массивных горшках и тяжелые кресла. За несколько дней дом изменился до неузнаваемости: две комнаты яро соперничали по комфорту и уюту с бывшей атмосферой, и мне, насторожившейся от частых перепадов настроения матери, не пришло иного в голову, как приписать ей беременность.

– А ты бы хотела сестренку? – улыбалась матушка, и глаза ее блестели странным, лихорадочным светом.

– Можно даже двух, но лучше братьев, иначе лишим их отца.

Я тогда не поняла, отчего расстроилась матушка. Жажда к смене обстановки не прошла даром: той же ночью её с болями госпитализировали. О случившемся никто не говорил, в том сказывалась политика воспитания отца и деда – по пустякам не создавать истерики. В закаленных годами традициях неопытный глаз усмотрел бы равнодушие или черствость, но верьте моему слову, за маской сдержанности каждый переживал глубоко и тяжело. И если Сергею и Косте, властным и твердым, как и отец, то давалось легко, Саша, более чувствительный и живой, нередко пребывал подолгу в комнате матери. Уверенная в скорой выписке и предвкушая грядущие перемены, я с головой ушла в сельские заботы и домашнее хозяйство, даже не допуская мысли о возможной ошибке.

– Ждем отца, тогда и сообщим, – делилась я с Анжелой, давней приятельницей, садясь на лавочку, расположенной за двором под развесистой березой. – Не понимаю я ее: только разговора, что о нём. Что не скажу, всё как с маленькой разговаривает: что ни слово, то совет. Как жить. Как дышать. Как семью строить. И говорит так, словно прощается. Может, думает, я стесняюсь ее положения? – я пожала плечами. – Глупость какая.

– Может, боится, что на старость лет решилась матерью сделаться?

– За 50 рожают, чего бояться?

– Да-да, чтобы в 52 залечь под землю. Это время внуков, а не детей. – О паническом страхе перед старостью знал всякий друг и недруг Анжелы. – Я бы от стыда сгорела, если бы моя решилась на второго ребенка в свои 48. Молодость прошла, все, утихомирь материнство, вспомни, что уже одной ногой в могиле стоишь. Какие дети? Я понимаю, мужчинам позволительно, если их подругам еще жить и жить. Но рожать в этом возрасте! По мне, так это попытка удержать мужика около себя, но никак не желание подарить миру орущие три килограмма нервотрепки. Думаешь, твоей отец готов к пеленкам и бесконечным крикам и реву? Но ладно, сын, а если девчонка родится? Твоему отцу нужна та, что будет о