– Так что ты можешь ощутить прелесть милосердного наказания, Тьянка, – говорил он назидательно трагическим голосом, в котором только хорошо знающий его человек мог уловить сострадание к наказанному и иронию над тираном. – Даже сам Сталин не пожалел своего сына ради благополучия страны. Наша семья, конечно, не страна, но все-таки… Твой прадед пережил Освенцим, и ты сможешь. Я верю, ты встретишь все испытания с ровной спиной и сухими глазами.

После подобных разговоров отец не мог оставаться безучастным. Не проходило минуты после ухода Кости, отец лениво поднимался с любимого дивана и сосредоточенно начинал искать нечто среди ровных столбиков книг на полке. Неторопливые движения и сосредоточенное лицо были первыми вестниками пробудившейся совести, что искала пути достойного прощения без ущерба для собственной гордости.

– Сбегай за свежей газетой на почту, – примирительно басил он, – а потом…

На улице я смущенно подходила к уже чем-то занятому Косте и, улыбаясь, присоединялась к его деятельности. С возрастом культ брата перерос родительский в разы, и в день его отъезда на учебу в медицинскую академию я скорбела, словно по погибшему возлюбленному. Он уехал, а мою душу словно вынули и оставили под безлистным деревом в промозглую дождливую ночь.

И быть бы горю детского сердца, если бы не рыжий демон Крег. По заведенной еще прапрадедом традиции в семействе Вергай дети с малых лет обучались езде на скаковой лошади, и отец, ярый хранитель семейных традиций, не смел то правило нарушать. После отъезда старших братьев участь вступать на стезю мужества легла на хрупкие плечи одиннадцатилетнего Саши, кой тотчас принялся доказывать свою ловкость, обернувшейся травмой позвоночника и годом серьезной реабилитации. Разгневанный и перепуганный отец тут же заговорил о продаже спесивого дикаря, но запрет Вергая – старшего, дававшего шанс обуздать дикаря представительнице его рода не позволил воплотить задуманное в жизнь.

В мечтах вольный зверь всегда покорялся мне, давая возможность прикоснуться, и детскому сердцу того было достаточно для радости и веры в светлое будущее. Желая задобрить рыжее чудовище, я многие месяцы подбрасывала яблоки и конфеты, встречая звучное фырканье, горящий взгляд и топанье ногами. От страха мои ноги немели, а руки приклеивались к туловищу.

– Я с тобой дружить хочу! – кричала я обиженно. – Вот пустят тебя на мыло, даже плакать не буду!

Получив очередной нагоняй от отца за упавшее в колодец новое ведро, я ушла на задний двор, где отдыхал стреноженный Крег и ходили важно куры с цыплятами. Вырисовывая на земле прутом от ветлы незамысловатые рожицы с перекошенными глазами и губами, я смешивала падающие слезы с землей. Неожиданное фырканье у самого уха отвлекло от творческого занятия. Что следовало бояться коня, о том забылось: я даже не взглянула на него, отмахиваясь плечом как от надоедливой мухи. Зверь фыркнул, замотал головой и положил морду на плечо. Участие было сродни объятьям отца, и я, обняв зверюгу за шею, расплакалась навзрыд.

Крег позволил оседлать себя через неделю. До того подчинявшийся только отцу конь некоторое время стоял неподвижно, словно привыкая к моему весу, после осторожных шагов останавливался, оборачивался с фырканьем и следовал по двору далее. Таинство обнаружил отец, но вместо очередного наказания я была возведена в ранг истинной Вергай, что по восторгу походило на рождение еще одного сына.

О зародившейся фанатичной дружбе дочери и коня несказанно жалела моя матушка, коей спешили жаловаться многочисленные соседи, имевшие неосторожность поселиться рядом с нашим домом. Будучи пятнадцатилетним подростком, я носилась галопом, унося соседского ребенка, кой своими мольбами прокатиться разочек на