Взирали же они на него из чего-то кустистого, вроде мха. (Шерсть? но какая странная…) И рядом в этой щетине располагались… ЕЩЁ глаза!

Какие-то дополнительные… Три пары. Меньшего гораздо размера. И в каждой трепетала синхронно яркая, разбрызгивающаяся точка: отражение лампочки фонаря, трясущегося в руке.

Секция была набита всяческим хламом, как и положено подвальной каморке. Но было в этой картине и необычное кое-что. А именно: хаос вещей делился, ровно и аккуратно, на восемь секторов.

Причем делила его на них многосложная, дрожащая мохнатая тень, отбрасываемая фонарем. Тень… от растопыренных восьми лап огромного паука!

Головоломка сложилась.

Ритмично движущиеся крючья были паучьими жвалами (хелицерами – вытряхнула ненужное уточнение память из учебника биологии, которую в школе нередко Семен прогуливал). А позади во тьме намечалось и тулово паука, пульсирующее в ленивом, сонном, инаковом от челюстей ритме…

Такого не могло быть!

Но было.

На Чистякова смотрел из каморки в четыре пары гляделок паук немыслимого, непредставимого здравым умом размера!

Размах его покрытых шипами лап явно был куда больше, чем удалось бы Семену раскинуть руки.

Внезапно во стрекочущей тишине прошел голос:

– ПОДОБНО ЭТОМУ И В ДУШЕ. ДОСТАТОЧНО ПОЖИТЬ СКОЛЬКО-ТО, И НАКАПЛИВАЮТСЯ ТОННЫ ХЛАМА. А В ХЛАМЕ ВСЕГДА ЗАВОДИТСЯ…

Но Чистяков игнорировал.

И даже не подумал классифицировать голос как-либо: как слуховую галлюцинацию, например.

Семен способен был в это мгновение думать об одном только. Про вероятное будущее. Ближайшее.

Лапы собираются к тулову, образуя прыжковую пружину.

Чудовище взвивается и падает на Семена сквозь открытую дверь!

И жвалы, полные кислоты, смыкаются, пробив грудь. И останавливается сердце…

Чистяков закричал.

Издевательское эхо подвала со радостью повторило вопль.

Рука Семена, выронила фонарь, вслепую нащупала дверь каморки, со стуком ее захлопнула.

Мужчина развернулся к филенке спиною и, упираясь в нее, сполз по ней. Ладони его забегали по земляному полу, сами как пауки, нащупывая, где же валяется там навесной замок.

И пальцам вдруг повезло. Они наткнулись на холодный металл и подхватили его и дужка, хоть и разъетая, соблаговолила продеться в родные петли.

Отгораживая весь ужас там, по ту сторону. Запирая.

Пусть даже лишь по сторону хлипкой дощатой дверки. Но, все-таки…

Семен выдохнул.

Эта вечность, оказывается, заняла не более времени, чем есть его между вдохом и выдохом.

Померещилось, – прошептал мужчина. – Мне просто это все померещилось. Так именно и бывает, если направить луч света на какой-либо скопившийся хлам. Чего там не нарисуется…

Тем более коли хлам – чужой, которого тебе и видеть-то не положено! Странно, что не обнаружился там и целый дракон, или обитательница озера Лох-Несс, или…

Так что на самом деле бояться нечего. Там лишь окостенелый бред, который человек продолжает тянуть по жизни, боясь признаться себе, что скарб этот ни на что толковое не годится. Старье за перегородкою безопасно… и не способно причинить никакого зла, и…

Но тут еще один вопль вырвался из горла Семена, породив эхо.

Запертая ненадежно дверь заходила ходуном и хлипкая дужка замка угрожала вывалиться в любую секунду.

Заарестованный ужас не желал примириться со своим заключением. Он чуял через дощатую дверь человеческую теплую кровь и жаждал как можно скорее впитать ее.

Семен и не помнил даже, как оказался у выхода из подвала.

Он судорожно скрежетал ключом о железо, пытаясь угадать скважину… Как связка-то вообще еще оставалась зажатою у него в руке? Ведь просто невероятно, чтобы Чистяков ухитрился ее не выронить в сумасшедшие предшествующие мгновения!