Вот этого мне только и не хватало сейчас: подумать о насекомых! – мысленно возопил Семен.

(Пауки-людоеды из бреда сына… Впрочем, ведь пауки не издают звуки, верно? Или же – если крупные – издают?)

На земляном полу перед секцией валялся сбитый замок.

Не сбитый. Похоже, что его дужка была… разъедена кислотой.

– Совсем не тот коридор… перепутал… – бессмысленно шептал Чистяков. Беззвучно, лишь одними губами. – Сейчас я повернусь и пойду отсюда. И возвращусь к перекрестку, чтобы сориентироваться. И двинусь в правильном направлении. Тогда уж мне не встретится никаких замков, никаких пау…

Семен представил, как поворачивает назад.

И нечто, издающее звук, оказывается у него за спиной.

И сразу Чистяков понял, что никогда не сделает этого. Потому что чем более он прислушивался, тем ему меньше нравился этот звук.

(Да никакое это не стрекотание чертовой машинки! А это… это…)

Однако не стоять же тут вечно!

Тогда Семен совершил единственное, что все-таки смог заставить себя проделать. Он тихо и осторожно пошел вперед, стараясь держаться как можно дальше от чернеющего проема раскрытой двери.

И тут он ощутил еще запах.

Странный. Как смесь машинного масла и залежавшегося, подпорченного уже загниваньем сырого мяса.

Мгновения вдруг сделались очень длинными… Две воли разрывали сознание Чистякова.

Первая. Ни в коем случае не смотреть в сторону черного зева прохода в секцию. НЕ!..СМО!..ТРЕТЬ!

Вторая. Взгляни хотя бы краешком глаза! Узнай, что издает эти звук и запах.

Первая установка была понятна. Чего остерегается человек, вынужденный пройтись по узенькому карнизу над зевом бездны? Конечно же – взгляда вниз (взгляда в смерть).

Однако вот второе хотение, противоположное первому – как понять? В подобной ситуации любознательность разве не сродни помешательству? Да люди даже придумали поговорку: «любопытство сгубило кошку».

Впрочем, если оно погубило кошку, то спасло кошек. Разведавшая опасность особь доносит ведь о ней своим сродникам. (Если повезет ей не погибнуть в разведке, правда.) Предупрежденные будут вооружены.

Поэтому и одарила природа таких существ, у которых наличествует высшая нервная деятельность, манией любопытства.

На благо их виду в целом.

На горе отдельной особи.

Природа победила-таки проклинающего кошачье любопытство Семена. Он остановился и вздрагивающий луч фонаря развернулся в пространство секции.

Тогда Чистяков увидел.

Все и до малейшей детали, что было там.

Однако при всей отчетливости восприятия у Семена не получалось понять, ЧТО это такое именно. Сознание не могло сложить наблюдаемые фрагменты во единое целое. Точнее же говоря – бастовало, отвергало, ОТКАЗЫВАЛОСЬ!!

Внимание примагничивало прежде прочего то, что двигалось в этой секции. Оно представляло собой подобие пары крючьев, сходящихся и расходящихся в быстром темпе.

Они были расположены симметрично остриями вовнутрь. С их вогнутостей иногда что-то капало.

Поверхность этих странных образований была темна, и однако, влажная, проблескивала во вздрагивающем луче. Ритм их безостановочного движения совпадал с ритмом звука и было ясно, что именно оно, их мерцание, родит звук.

Над крючьями стояли глаза.

Круглые, неподвижные и словно бы даже какие-то простовато-наивные.

В сознании Семена вдруг с неуместностью высветились круглые очки Джона Леннона. Кумира старшего брата Чистякова. Который – брат – и до сего еще времени носил тертую джинсу и длинные волосы, несмотря на откровенную лысину.

Да уж, человечный взгляд Леннона сквозь очки был вспомнен совсем не к месту! Поскольку на Семена теперь смотрели – нечеловеческие глаза.