Класс сначала молча смотрел на новенькую, потом зашуршал, задвигался – всем стало еще интересней.

Сашка сгребла портфель, подошла к столу Галины Васильевны, взяла стул и с его помощью взобралась на подоконник.

Окно было закрыто на два шпингалета.

Верхний подался легко – выскочил с глухим стуком из металлической скобы. Нижний не тронулся, хотя Сашка тянула его изо всех сил.

– Коровина! Ты что, с ума сошла! – в один голос вскрикнули Медведевы.

– Боже мой! Это какой-то боевик! Дикий Запад! – заверещала Лебедева, всплескивая руками.

Класс закипел.

Сашка, не оборачиваясь, все тянула и тянула проклятый шпингалет, так что побелели суставы пальцев.

– Это что она задумала?

– Ненормальная!

– Вот ей будет! Вот будет!

Чей-то знакомый голос выделился среди прочих:

– Надо связать ее и передать Галине Васильевне! Хватайте ее! Хватайте!

Сашка обернула перекошенное от ярости лицо и крикнула:

– Кто сунется – получит в пятак! Так и знайте!

Угроза возымела действие. Все помнили, как легко она расправилась с Сивушкиным, никто не сдвинулся с места.

Наконец шпингалет, щелкнув, вылетел из паза. Сашка дернула оконную раму – и та радостно зазвенела. В открывшийся проем хлынул холодный влажный воздух.

Сашка с каким-то отчаянным ликованием в последний раз взглянула на одноклассников, высунула язык и люто выматерилась. Ее темные волосы вспушил и разметал ветер, а выражение стало диким, разбойничьим.

– Уголовница! – крикнула Лебедева, но Сашка не услышала ее. Она прыгнула в окно и быстро побежала. Казалось, что если она взмахнет руками, если хорошенько оттолкнется от земли, то непременно полетит, и там, среди туч, где мелькал лоскуток чистого неба, растворится навсегда.

В учительскую вошел мужчина – квадратная челюсть, скошенный лоб, взгляд исподлобья, во рту золотая фикса. Типичный уголовник. Учителя переглянулись. Странно! Здесь не оптовый склад, не продуктовая лавка, не цех по пошиву ширпотреба, здесь нечем поживиться. Уж не собирается ли криминал облагать данью общеобразовательную школу?

Мужчина с фиксой поднес ко рту волосатый кулак и густо кашлянул, прочищая горло. Потом заговорил неожиданно тихим, неуверенным баском:

– Я это…учителя хотел бы повидать…Вызывали.

– А вы, позвольте узнать, кто? – поинтересовалась Янина Павловна, завуч по воспитательной работе, молодая эффектная дама, в темно-бордовом брючном костюме.

– Я Солохин…Дядя Саши Коровиной из четвертого «А».

– Ах, Коро-о-о-виной! – протянула Янина Павловна, вскидывая темные брови и, обратившись к кому-то из учителей, сказала:

– Галина Васильевна. Это по поводу вашей… анфан террибль.

Классная руководительница говорила быстро, увлеченно и красиво, точно нанизывала слова-фонарики на длинную гирлянду, подобную той, что украшают улицы, витрины магазинов и входы в супермаркеты в новогодние дни. От красочного многоцветия не оторвать глаз. И слушать учительницу было также завораживающе интересно. Если бы она работала в суде адвокатом, подумал Тарзан, то все прокурорские наветы разбивала бы в пух и прах. Жаль, не оказалось ее на месте того плешивого баклана, что десять лет тому назад не смог скостить ему срок.

– Не мне вам говорить, Иван Матвеевич, в какое трудное время мы живем. Все мы, но особенно дети, невольные заложники экономического эксперимента, который, быть может, принесет плоды в виде всеобщего материального блага, но не заполнит пропасти в духовном развитии. Мне кажется, мы теряем слишком много, чтобы после не считать себя ущербными и больными…

Чем дольше слушал Тарзан Галину Васильевну, тем больше испытывал дискомфорт. С одной стороны, его впечатляло красноречие учительницы, которое в устах миловидной женщины приобретало необычную остроту. С другой стороны, ему ужасно не нравились ее очки. Они придавали Галине Васильевне слишком узнаваемую, карикатурную внешность «училки». Хотелось их немедленно сорвать и выкинуть в окошко.