Мне не раз доводилось слышать о бразильских мужчинах. Бразильянка из магазина одежды в Сиднее, куда я часто захаживала, говорила, что бразильцы «слишком machista».[9] Она приехала в Сидней с мужем, но через три месяца ушла от него из-за того, что, по ее словам, «он с ума сошел от английских женщин». Она, замечу, была красавицей.

Сдержанно улыбнувшись таксисту, я стала смотреть в окно. При ближайшем рассмотрении те ржаво-рыжие вкрапления в городской пейзаж, которые выглядели такими живописными из самолета, оказались грязными трущобами. Эти первые впечатления врезались в память навсегда: мать готовит что-то на газовой горелке, качая на бедре завернутого в лохмотья ребенка. Загорелая девчонка лет двенадцати, не больше, в лифчике от купальника и красной мини-юбчонке из лайкры, вихляющей походкой прогуливается вдоль шоссе. Семья, живущая в картонных коробках под мостом, – лица у всех грязные, чумазые дети радостно копошатся в сточной канаве, от которой валит пар. Шаткие домишки из необожженного красного кирпича поднимаются аж на два-три этажа, щели замазаны цементом, на каждой крыше – круглый голубой бак для воды. На веревках, натянутых между домами, сохнет пестроцветное тряпье, по плоским крышам в сероватом свете сумерек носятся туда-сюда пацаны с воздушными змеями.

Дорога пошла в гору, и передо мной открылись волнистые мягкие очертания холмов северного Рио, который раскинулся бесконечным морем набегающих друг на друга красно-кирпичных волн. Впереди на фоне неба я увидела знаменитую статую Христа, которой уже любовалась из иллюминатора. Только сейчас она была обращена к нам спиной.

Мы свернули на перекрестке, охраняемом скучающими военными полицейскими, миновали их неряшливо припаркованные машины с синими мигалками и пулеметами, грозно выглядывающими из окон. Мне стало любопытно, в какой стороне Копакабана.

Такси въехало в город. Машина неслась по обшарпанным окраинам, подскакивая на выбоинах и уворачиваясь от синих автобусов, громыхавших рядом. Воздух был непрозрачным от смога, прямо как в Пекине. В окно я видела огромные просторные площади, отдаленно напомнившие Париж. Вокруг дворцы в стиле барокко и ар-нуво, пожираемые тлением, – тропический климат уже коснулся их. Ряды колониальных террас, просевших, поросших травой. По грязным стенам вились, переплетаясь, лианы, из трещин в мостовой упорно пробивались пальмы. На заброшенных подъездных дорожках к опустевшим зданиям выстроились тачки с картоном и мусором. Когда-то этот район был богатым и элегантным, но обносился, выдохся, позволил тропикам и нищете поглотить себя.

Такси свернуло на крутую дорогу, мощенную булыжником, – «Санта-Тереза», гласил знак, – и замедлило ход. Руа Моратори. С обеих сторон тянулись ряды нарядных домов. Входные двери располагались в отдалении от дороги, к ним вели бесконечные зигзаги лестниц. Люди набирали в ведра воду из источника, вытекающего из темной скважины в гранитной скале. Три монахини в коричневых рясах вошли в дверцу в высокой каменной стене – над ней виднелись верхушки банановых пальм. Пару раз мне удалось мельком увидеть необъятный город между домов, окаймленных тропическими садами, и увитых плющом стен.

Таксист остановился, чтобы спросить прохожего, как проехать к молодежной гостинице, но тот лишь пожал плечами. Мы снова тронулись с места. Вскоре он подвез меня к маленькой квадратной площади на вершине горы и сказал, чтобы дальше я искала сама. Я без возражений отсчитала ему семьдесят реалов и забрала свой Ю-Би. Было так приятно походить наконец на своих двоих – и притом в Южной Америке.