Сегодня можно – заверил сам себя ан-Химеш и, подцепив кончиком ножа немного зелья, высыпал его в кубок и тщательно перемешал. Вино почти не изменило вкуса, но после нескольких глотков прошла боль, глаза начали закрываться, а всегда чёткие мысли путаться. Ещё мгновение, и целитель, не раздеваясь, упал на кровать и сочно захрапел.

Жёлтое солнце выглянуло из-за подёрнутого пыльной дымкой горизонта, прогоняя властвующие на улицах Азулахара утренние сумерки. Ночная прохлада отступала перед жаркими лучами. Пройдёт немного времени, и солнечный жар раскалит черепицу крыш и камень улиц. В последние дни, однако, дневное пекло стало не таким невыносимым, как обычно. Пришедшая с севера прохлада, наконец, добралась и до Асула, принеся толику облегчения его обитателям.

В этот день на улицах Азулахара было не в пример многолюдно. Порядочная толпа собралась у дома ан-Химеша, чтобы проводить в долгий и опасный путь Нишерле, Бэудишу и два десятка отчаянных и смелых мужчин, вызвавшихся сопровождать внука и внучку целителя. Снарядить небольшой караван не составило особого труда – в качестве товара собрали мало-мальски ценную утварь в пустующих домах и ковры. Лошади появились благодаря разбойникам, а верблюдов для перевозки поклажи одолжили в Фрашаке. Среди тюков и мешков спрятали небольшие мешочки из промасленной кожи с лекарством.

Час прощания настал. Ан-Химеш и Нишерле с Бэудишей вышли из дома. Целитель, заметно осунувшийся, бледный, что-то шептал на ухо внуку, видимо давал последние наставления. Бэудиша молча стояла рядом, пряча покрасневшие от пролитых слёз глаза. Люди вокруг молчали, ожидая, что скажет целитель. Но тот лишь по очереди обнял детей и подвёл их к лошадям.

– Пора в путь, Нишерле, – негромко сказал он, и его кадык судорожно дёрнулся – ан-Химеш едва сдержал слёзы.

– Скоро мы вернёмся за тобой, – Нишерле крепко сжал протянутую ему руку.

– Не стоит. Не обещай ничего. Не думай обо мне, иди своим путём.

– Думаешь, я оставлю тебя здесь?

Ан-Химеш печально улыбнулся, в его глазах блеснули огоньки гордости за внука. Он подманил его к себе и шепнул что-то на ухо. Юноша отпрянул, испуганно посмотрел на деда – тот приложил палец к губам и покачал головой.

– Постойте, – какая-то женщина вышла из толпы со свёртком в руках. – Я сделала для вас…

– Что же? – удивлённо спросил Нишерле.

Она смущённо протянула свёрток юноше и, покраснев, отступила на несколько шагов назад. Тот развернул его – это оказалось небольшое, три на два локтя, знамя. На зелёном шёлковом полотнище искусные руки женщины вышили контуры протягивающей сжатый кулак руки, на предплечье которой алел красный треугольник.

– Если вам не нравится, господин… – пролепетала она, но юноша, взяв копьё, просунул его в предназначенный для древка карман и закрепил шнуровкой.

– Спасибо, добрая женщина, – Нишерле поклонился. – Это знамя объединит всех, у кого на руке окажется такой шрам. Это знамя связанных одной целью. Это знамя нового Азулахара и его друзей.

Он поднял древко, и лёгкий ветерок подхватил полотнище, развернул его, и оно заполоскалось, слово язык зелёного пламени. Негромкий гул одобрения пронёсся по толпе, а Нишерле, передав знамя одному из телохранителей, тронул поводья и сказал:

– В дорогу!

Азулахарцы расступились, Нишерле первым проехал сквозь толпу. Со всех сторон на него смотрели полные надежды глаза. Эти люди отчаянно верили, что юноша отведёт от их умирающего города беду, поможет им покинуть поглощаемый безжалостным Фаджулом оазис и приведёт к спокойной, сытой жизни.

Мечта каждого из них – спать спокойно в своих домах, не боясь, что жадные до наживы разбойники ворвутся к ним ночью, а ещё – плодородные, жирные земли, где не надо творить чудеса, как здесь, чтобы вырастить себе хоть что-то на пропитание.