– Где?

Нафаджи обернулся – Фахтар вытянул руку в сторону большого холма на противоположном берегу. Заходящее, красное солнце уже коснулось его верхушки, отчего контуры засияли ярким, золотисто-красным огнём. Из этого сияния, словно призраки, выходили один за другим люди, кони, верблюды, несущие большие тюки.

Небольшой караван спустился к озеру под пристальным взглядом солдат. Люди потянулись к воде – шутка ли, идти по степи, высушенной находившимся под боком Фаджулом. Было видно, как они так же умывались, пили, наполняли фляги и мехи, поили животных. Кто-то из них, Нафаджи издали не разобрал, смотрел в их сторону, приложив руку к голове козырьком. Потом махнул рукой и, вроде что-то сказал своим. Караван тот час снялся с места и направился в сторону армейского лагеря.

– Это купцы, – уверенно сказал Нафаджи. – И они, кажется, хотят составить нам компанию.

– Торгашей ещё не хватало, – недовольно процедил сквозь зубы Фахтар. – Гнать их в три шеи.

– Это не по законам степного гостеприимства, – покачал головой бывший темежин.

– Не по законам, не по законам… Вот и встречай их сам, и развлекай сам. А мне пора ужинать и спать.

«А вот теперь пора», – прошептал ан-Химеш, сидя на ступеньке занесённой песком лестницы парадного входа. Он поднял взгляд к усыпанному сияющими звёздами чёрному ночному небу. «А что скажете вы, боги?». Серебристым росчерком сверкнула падающая звезда. Старик вздохнул. Быть может это и есть хороший знак? Ему не спалось. То ли от холодной боли в желудке, то ли от самого обычного волнения.

Утром, с восходом солнца, Нишерле, Бэудиша и два десятка наиболее преданных азулахарцев начнут свой путь. Сначала в долину, где прячется джуммэ, а потом… Скупая слеза скатилась по его щеке. Он знал, что никогда их больше не увидит. Жить ему оставалось совсем немного – рана внутри не только не зажила, но и превратилась в нечто страшное, проникающее своими щупальцами во все уголки тела. Некоторые умудрялись жить с таким недугом годами, но ан-Химеш чувствовал, что слабеет с каждым днём.

Он старался не показывать при внуках, что ему плохо, держался, как только мог. В этом ему помогали занятия с ученицами, которых он учил находить нужные для вытяжки грибы, в изобилии облюбовавшие подвалы домов, и делать из них лекарство.

Ещё он объяснил им, как приготовить вытяжку из крови переболевшего джуммэ человека. Теперь он был уверен, что у Нишерле и Бэудиши будет в достатке не только оружие, но и защита. Все эти заботы днём позволяли отвлечься от боли. Но ночью она сжимала его желудок холодными пальцами. Сколько ему оставалось? Месяц? Может полгода? Путь Нишерле и Бэудиши будет несравнимо дольше.

Ещё одна звезда скатилась по небосводу. Целитель встал на ноги, отряхнул с одежды песок. Надо попытаться уснуть, чтоб не быть утром уставшим и разбитым. Он вошёл в дом, поднялся на второй этаж. Заглянул в спальни внуков – и Нишерле, и Бэудиша спокойно спали в своих постелях. Счастливые. Они ещё могут вот так, запросто, уснуть, зная, что утром предстоит прощание с родным домом. Не на день, не на месяц. Скорее всего, на годы, а быть может и навсегда.

Холодные пальцы боли вдруг сжали желудок сильнее обычного, и ан-Химеш почувствовал, как закружилась голова, перед глазами замелькали белые искры. Он схватился рукой за стену, пошатнулся, но не упал. Остановился, прижался спиной к гладкому, прохладному камню. Потихоньку отпускало, но скоро эти приступы станут сильнее, а потом не выдержит сердце. И тогда конец.

Шаг за шагом, придерживаясь рукой за стену, он прошёл в свои покои, сел на постель. На мгновение задумался, а потом достал из тайника в полу флягу и шкатулку. Налил в стоящий на прикроватном столике кубок вина, открыл коробочку. В ней, на дне, лежало с десяток щепоток желтоватого, едко пахнущего порошка, добытого ан-Химешем из млечного сока цветка мака. Несколько кристалликов этого зелья, растворённого в вине, позволяли забыть о боли и уснуть глубоким, спокойным сном. Но плохо было то, что после каждой порции этого лекарства уснуть без него становилось тяжелее.