Вопрос интерпретации набегов сложный и определяющий в изучении кавказских народов, а потому он давно и прочно расколол научное сообщество на два радикально противоположных направления, которые по-разному трактуют смысл черкесской набеговой системы. Одна из научных школ считает, что черкесское хозяйство было слабым, люди жили бедно, а потому набеги и работорговля были единственным способом пропитания, прибыли и достатка. Такая точка зрения встречается у российских региональных историков.

Другая научная школа считает, что черкесское общество было вполне самодостаточным, с богатым, развитым и гармоничным хозяйством, а в набеги черкесы ходили благородно и только ради славы. Безусловно, работорговля была позорным явлением черкесской истории, какой она является для очень многих человеческих обществ на определённой стадии развития. Черкесия тех лет – разрозненная земля, застрявшая в эпохе переселения народов, в которой нет взаимодействия сословий и территорий, государственных институтов. В ней отсутствовали моральные и правовые барьеры перед торговлей своими же людьми. Точно так, как это было и на Руси вплоть до консолидации Московского княжества при Иване Грозном. Да и крепостное право рубежа XVIII—XIX веков в Российской империи мало чем отличалось от рабовладения. Ужесточились набеги лишь во время активной фазы войны, как ответ на репрессии со стороны Российской империи. Такая точка зрения распространена среди национальных историков Кавказских республик. Однако в последние годы всё большее число учёных-кавказоведов отходит от крайностей этих точек зрения. Работы приобретают более взвешенный усреднённый взгляд, основанный более на источниках и принципе историзма, а не эмоциональном или идейном изучении этнографии и истории края исходя из личных предпочтений исследователя.

Не менее бурные дебаты в разных научных школах вызывает интерпретация самой Кавказской войны. Российская академическая наука считает правильным наименование «Кавказская война», впервые упомянутое в трудах царского военного историка Ростислава Фадеева в XIX веке. Правда, непонятно, почему книга называлась «Шестьдесят лет Кавказской войны», если изначально автор датировал её 1817—1864 годами. Первая дата связана с началом генералом Ермоловым активных боевых действий в горах Кавказа с прорубанием просек в густых лесах к непокорным аулам. С другой стороны, национальные историки северокавказских республик придерживаются наименования «Русско-Кавказская война», столь же старого в историографии, и ведут её отсчёт с 1763 по 1864 год. Начальная дата связана с постройкой российской крепости в Моздоке, перекрывшей пути сообщения кабардинцев со степными пастбищами Ставрополья и побегом крепостных крестьян и рабов под защиту крепости с последующей их христианизацией, что вызвало столкновения российских властей с кабардинской знатью. Позиции сторон в вопросе интерпретации дат и наименования этой войны непримиримы.

На мой взгляд, такое сложное социально-политическое явление, как Кавказская война, нельзя так упрощённо интерпретировать. Эта война вдоль своей хронологии имеет неявный характер и нечёткие границы между мирными и военно-партизанскими периодами, что в наше время принято характеризовать как гибридные конфликты. Первый этап войны в национальной историографии с 1763 по 1817 год может быть охарактеризован как гибридный период, а уже после него войну можно интерпретировать как классическую для своего времени. Единственное, в чём я могу согласиться с первой группой учёных, – термин «Русско-Кавказская» не очень подходит для её понимания. Со стороны Российской империи на Кавказе воевали не только русские, потому если уж называть, то «Российско-Кавказская война». С другой стороны, Кавказ не представлял из себя единую сторону. Здесь тоже все воевали против всех, а в итоге все стороны оказались поглощены Российской империей. Для таких войн с множеством сторон более логичным является наименование по географии или известному всем сторонам идентификатору, например Северная война, Наполеоновские войны, Балканские войны, Крымская (Восточная) война и так далее.