Но лишь до злополучного утра.

В то заурядное летнее утро, помогая двум жрицам собирать лечебную траву, Тайгета далеко зашла в луг. Где, споткнувшись о горячий камень, и встретилась с дремавшей гадюкой. Со страха ползучая укусила выше лодыжки. Тайгета растерялась. Громко закричала. Выронила охапку душистых трав с корешками и стеблями. Жить бы ей осталось недолго, если бы рядом случаем не оказалось Танаис. На крик вернулась. Завсегдашняя противница действовала умело. Без проволочек обоими руками пережала ногу выше укуса широким поясом. Высосала кровь с ядом. Долго тянула кровь из ранок, не разжимая зубов. Торжествуя, встала, подбоченясь. Сплюнула ядовитую слюну. Так по-мальчишески пустила слюну, что уже далеко после того дня Тайгета называла Танаис не иначе как пацаном. Тайгета запомнила навсегда то холодеющее солнце, светившее через волосы бывшего врага. Торжествующую над ней, лежащей в траве, Танаис. Шла с того луга, прихрамывая на укус, опираясь на слабое плечо новой подруги. Яд все ж подействовал, но не убил. После скорого выздоровления Тайгета пополнила игрушками дом Скопасиса. Быстро перекочевал к новой владелице бронзовый нож с тигром-рукоятью, медное зеркальце грифоном.

Перемену заметили быстро. Прежние проделки напрочь позабыты. Вместо «Засни и не проснись» – секретный жест уверением в дружбе – хлопок сжатого кулака там, где сердце. Вместо мрачных взглядов сверху вниз – улыбки. Вместо тумаков да липкой грязи – долгие перешептывания-посиделки у костров. Ну а то, что надето на Тайгете, враз могло оказаться на Танаис.

Две девицы-главаря сколотили ватагу детворы. Лукавым девичьим умам нашлись восторженные подражатели. Злословию пришел конец. Вето наложили и на вражду. Дружбой ловили птиц в силки. Били рыбу гарпунами. На резвом скаку обменивались шариком из шкур. Рыли капканы на кабанов. Для бурной радости ватаге хватало и вида достойных трофеев. На тоненьких загорелых шеях висели амулеты – образы Бога Войны – клыки кабанов.

Веселые проделки вскорости приобрели оттенок взрослости. Борьба нагишом в курдючном сале, в манере воинов, на дальнем лугу, что у плавильных печей. Удивленные мужчины племени широченными глазами, пораскрыв рты, высматривали, как две девчонки строили пешим строем несмышленую детвору. Вручали поименно, как честь заслуженную, палки, туго перемотанные шерстью. Мотали на головушки тряпки-шлемы. Звонкими голосами жребием разделяли на слаженные десятки желающих. Два отряда с синим и красным знаменами неспешно, не абы как, а четким строем, под дудочки сходились в танце войны. С регулярностью разворачивавшиеся сражения собирали толпы зрителей. Взрослые в азарте делали ставки. Бои не насмерть. Бои понарошку. Лежачих не трогали. Отступавших не преследовали. Дальше игры, в обиды, не заходили. Зубы да глаза берегли. Обидчивых из рядов выводили, окатывали водой. В стороне, глаза в глаза, учили разуму состязания.

Призом за победу назначались неизменно две овцы. Резали под молитву, разделывали, готовили тайным, полюбившимся рецептом – с ягодами и яблоками, рагу и тут же вместе пировали сражавшиеся команды. Однако и на детском пиру порядились взрослые порядки. «Вожди» – во главе. По правую руку выигравшего «вождя» – предводителя детворы – его чинно подбочась сидящий отряд. Победители поедают мясо первыми. Проигравших же поединок, не в обиде, потчуют остатком. За пиром – хором песни, считалки, смех, прибаутки, обсуждение красочных моментов былого состязания и отличившихся героев.