Прошло достаточно много времени после ухода Натальи, а Степан все еще находился под впечатлением общения с ней. Все чувства в нем обострились, ужаснее казалась инвалидность, всплыли в памяти все унижения, которые ему пришлось перенести, и стало жгуче стыдно за свою трусость и слабость. Но ведь в армии его не считали трусом. Случались же коллизии, и он с честью из них выходил. Нет, это не трусость, это внушенная извне привычка безоговорочно выполнять любое требование. Это заключение несколько ободрило его, он давно приходил к нему, но только теперь окончательно в нем укрепился, не вникая в суть того, что в полку были другие правила. Здесь не нужно было самоутверждаться, здесь все решала субординация.

Отвлекла от противоречивых мыслей его вернувшаяся Наталья.

– Вы все еще в постели, не пора ли вставать?

– А для чего? Какая разница, положение тела сути не меняет.

– Да жить надо. Понимаете? Жить!

– Так я, как видите, еще не покойник. Живу.

– Степан Титович, – впервые назвала она его по имени. – Не надо из проблем делать трагедию. Нельзя плыть по течению, надо самому лодкой править.

– Не вы ли, милая Наталья, – тоже впервые произнес он ее имя, – не более двух часов назад говорили обратное. Вы утверждали, что все мы ходим под Богом и что все предопределено?

– Нельзя все понимать так дословно. Я сказала, что мы вольны в выборе только богоугодного дела, а править лодкой таковым и является. Плыть по течению – значит не служить никому: ни Богу, ни черту, ни людям.

– Что ж, в логике вам не откажешь, – после долгого осмысления услышанного произнес Степан. – Так с чего я должен продолжить жить?

– С костылей, конечно. Я вернусь через десять минут. Одевайтесь.

Она вышла, а Степан по-военному быстро стал одеваться, даже не обратив внимания, что властная интонация в слове «одевайтесь» не принадлежала человеку выше него по званию.

В обучении ходьбе самой большой помехой оказались сапоги. Слишком большие для укороченной ступни, они перегибались там, где она заканчивалась, причиняя сильную боль. Пришлось их снять и ходить в носках. В общем-то на ногах он стоять стал сразу, а вот ходить у него пару дней получалось плохо. На дом вызвали сапожника, он снял мерки и вскоре Степан ковылял по двору и дому в новых сапогах с коротеньким следом, переступая мелкими трудными шагами. Эта походка осталась неизменной до самой его смерти.

Жизнь для Степана стала приобретать краски. Теперь он раз в два дня брился, оставляя небольшую бородку клинышком и усы. Вновь стал пользоваться пудрой и кельнской водой. От водки, боясь уйти в запой, отказался совсем. Он и самому себе не признавался, что все это он делает ради Натальи. Перед обедом ежедневно в ее сопровождении выходили на прогулку. Проходили не мощеной улицей до ближайшего переулка, а пересекали несколько улочек и выходили к березовой рощице. Побродив немного по осевшему твердому мартовскому снегу, возвращались домой. Степан обычно просил Наталью погулять еще, но та неизменно отвечала одно и то же.

– Я невольна в своих действиях. Я не хозяйка, а прислуга. Мне пора накрывать на стол.

– Кухарка накроет, – с тоской в голосе говорил Степан.

– В этом мире у каждого свое место и свои обязанности.

Обычно на этом просьбы и отказы заканчивались, но этот раз Степан с горечью воскликнул.

– Так что, все это будет продолжаться неизменным? Ведь что-то должно меняться.

– Время течет беспрерывно, но остается неизменным. Потому, что оно течет по течению. Лодкой нужно править самому.

Обычно находилось множество тем для разговоров, но этот раз они возвращались молча. Наталья, прямая и стройная, шла немного впереди. Длинная юбка скрывала ноги полностью, и создавалось впечатление, что она плывет. Степан, хмурый и задумчивый, ковылял сзади. Намек был слишком прозрачным, чтобы не понять его. От него требовали действий, но не давали никакой надежды. Наталья не могла не понимать, что нравится ему, но ни взглядом, ни жестом ни разу не выказала своего расположения. Как тут быть? Может, поговорить с маменькой. Нет, она больна своим дворянским происхождением и вряд ли согласится принять в дом крестьянку. Да и сначала надо с Натальей поговорить. Может, ему этот намек просто померещился. Но поговорить с Натальей он так и не решился.