Я бухаюсь на колени. Скрипит ключ. Взвизгивают молнии. Очередь шипит. Я дёргаю жену за брючину:

– Какой у нас перевес?

Жена молчит. Я горячусь:

– Что выкладывать – мяч или туфли?

– За мяч, – слышу, – убью любого!

– Так туфли?

– За туфли убью тебя!

Копошусь в шуршащих внутренностях. Вслепую вырываю пару ношеных носков, запихиваю их себе в карман и подобострастно заглядываю члену в лицо.

– Фоти файф!.. Сорок пять! – брезгливо роняет лицо и, будто смахивая пылинку, отправляет чемодан в плавание.

Ошарашенные, мы отчаливаем от прилавка.

– Ты это видела?

– Видела.

– Не, ты это видела?

– Да видела я, видела!

– Носки?!!

В самолётах местных авиалиний, как в автобусах, места общие – вошёл и сел. У пассажиров на руках лишь номерки с витаминными подгруппками – А, В и С.

В нормальных странах это могло бы вызвать здоровый мордобой, но только не тут.

Я попадаю в кислый ряд С, жена соответствует В.

– Займу нам у окна! – всасываемая потоком, кричит она мне и превосходит самою себя. Места и у окна, и у туалета.

– Всё в одном! – радуюсь я, поглядывая на стюардессу-гаитянку в синеньком фирменном сарафанчике, лицом похожую на Боба Марли, а формами напоминающую Наоми Кэмпбелл.

Впрочем, Боб Наоми не конкурент.

Пять часов лёта обещают быть любопытными.

Летим. Справа спит жена. Слева сухонькая седовласая американка ковыряет карандашом судоку.

За спиной то и дело истошно взрывается ватерклозет. Жизнь кипит. Я в серёдке.

– Эскьюз ми, – обращаюсь к соседке, и та пружинно вскакивает.

Уже в пятый раз, но всё так же прытко – с улыбкой и без мата.

«Наверное, йога, – думаю я. – Точно, йога!»

– Впрочем, ноу, – мотаю головой. – Ноу, ноу…

Отчего-то очень хочется измерить глубину её терпения. Нащупать, так сказать, границу между благонравием доброго самаритянина и сквернословием пьяного сапожника.

Изящно подбирая юбку, женщина вновь усаживается, напяливает очки и нацеливает на судоку свой карандаш.

– Хотя йес, – внезапно передумываю я. – Пожалуй, всё же йес…

И тут же следует новый подскок и полный обожания взгляд.

«Какая грация!.. Балет, определённо балет».

– Айм сорри, бат всё-таки ноу… Эскьюз.

«Ах, как посмотрела! Да это уже не обожание – это влюблённость. Кто ты, бабушка? Мазохист?»

– Вы йог? – обращаюсь я к бабуле, когда она вновь усаживается. – А ю йог?

– Эскьюз ми?

– Ху а ю? Йог?

– Ай ам а тичер.

– Училка? – шиплю я в смятении.

«Боже, какая выдержка!»

– Эскьюз, бат мне срочно надо аут!

И снова взлёт, исполненный восторга.

«Святая! Ну просто святая!»

Мы расшаркиваемся, и я в пятый раз отправляюсь за перегородку – любоваться гаитянкой.

Темнокожая богиня, будто выточенная из шоколадного мрамора, сидит в роскошной раскорячке и перебирает пакетики с печеньем. Её мускулистые ляжки поигрывают в неоновом свете, полированные руки блестят матово-чёрным жемчугом… и мне чудятся джунгли.

Сочно-зелёные заросли чего-то экзотически волнующего, запах маисовой похлёбки и танцы у костра.

Весь её вид, вся эта животная естественность налитых коленок, разведённых бёдер и вздыбленной груди порождают во мне неожиданные фантазии… Кажется, ещё миг, ещё одно небольшое усилие – и она родит, после чего, не меняя позы, оботрёт дитё лопухом, пропихнёт его себе за пазуху, уткнёт в коричневый сосок и, помахивая мотыгой, войдёт в розовеющий закат.

Жена по-прежнему спит. Соседка ковыряет судоку.

Скука!

Верчу перед носом пакетики со специями, что остались от обеда. Верчу и случайно всколупываю… Из первого врассыпную брызгают соляные шарики, а из второго серым облачком взметается молотый перец.

Я чихаю.

– Благослови тебя Господь!.. Гад блесс ю! – улыбается мне соседка.