Но жена капризна и говорит:

– Без ванной я не могу.

– Тоже мне, Архимед! Провалишься – я за тобой не полезу.

А вот унитазы здесь хороши. Поистине достояние Америки. Эдакие мини-бассейны – просторные, вместительные, с большим водоизмещением и мощным охватом. Поступательно-вращательным эффектом не уступают, пожалуй, знаменитому Мальстрему.

В общем, любовь с ними у нас вскипела с первого раза.

А часы тут словно деньги – утекают незаметно. Утро, вечер, ночь – внутри не разберёшь. Всё звенит, дребезжит и искрится.

Казино живёт, пока его кормят. А кормят его круглосуточно.

По огромным экранам бегут, соревнуясь в скорости, собаки, лошади, крысы, тараканы… Кто первый? Ставь, на кого пожелаешь! Бейся об заклад, устраивай пари, дёргай ручку, дави кнопку!

Всё здесь имеет свойство поглощать и поглощаться. Не город, а денежная воронка.

Впереди нас на огромных каблуках вышагивает элегантная брюнетка в чулках и коротком платьице.

– Спорим на доллар, что это мужик, – говорю я жене (она близорука, и я имею шанс выиграть).

– А давай! – тянется к кошельку благоверная.

Ускорившись, мы догоняем брюнетку и заходим вместе с ней в лифт.

Объект нашего спора по-прежнему обращён к нам спиной.

– Простите, – обращаюсь я к нему – к ней. – Эскьюз ми.

– Йес? – отзывается объект басом и воротит к нам своё небритое лицо.

– Гони доллар! – улыбаюсь я жене.

– Йес? – повторяет леди-бой.

Но нам до него уже нет дела.

– А как ты догадался?

– Ну посмотри на его икры, – тычу я пальцем в молодцеватые ноги красавицы-самца.

Баба-мужик смотрит на нас ошарашенно.

– Вот видишь! – приседая, указываю я на накачанные икры трансвестита. – Раньше он наверняка был спринтером. А ю спринтер, райт? – имитирую я бег. – Ран? Джамп?

Но тут двери лифта раскрываются, и небритая баба выскакивает.

– Какой-то он неразговорчивый, – говорю я и… столбенею.

Жена застывает рядышком.

В холле столпотворение подозрительно мужественных женщин.

Парики, чулки в крупную сетку, густо напудренные лица, бицепсы, волосатые подмышки.

– Мы что, в кино Феллини? Или я окончательно сошёл с ума? – бормочу я. А более сообразительная жена говорит:

– Да у них тут слёт!

– Слёт? – невольно скрещиваю я ладошки в районе паха.

Мне неуютно и даже немного жутковато. Отчего-то вспоминается предупреждение гида, и глаза мои опускаются сами собой. Я боюсь их поднять и к выходу семеню, мелко перебирая ножками, словно тоже на каблуках и в тесном платьице.

На выходе отмечаю нашего лифтового попутчика, точнее попутчицу, беседующую со своими однополчанами и мрачно кивающую в нашу сторону. Тогда, приветливо взмахнув им рукой, я широко улыбаюсь и быстро-быстро выскальзываю на воздух.

Вроде не гонятся.

Стоим зачарованные.

Перед нами ночной Вегас, бушующий огнями, как Москва перед Наполеоном.

– Ты вообще веришь? – шепчу я потрясённо.

– Нет, – отвечает жена.

– Я тоже… Это ж надо – слёт трансвеститов. Непостижимо!

Выходим на променад по Стрипу – главной улице этого декоративного, навеянного денежными грёзами города.

Мелькающие в отблесках огней пешеходы похожи на танцоров – такие же ломаные движения, выхватываемые фрагменты тел. Всюду вокруг нас пульсирует цветомузыка автомобильных фар, вспышки реклам. То тут, то там раздаётся гул клаксонов… Ощущение гигантской дискотеки.

Вдоль обочин карликовые мексиканцы-щелкуны – искусственно выведенный для рекламного бизнеса подвид.

Взрослые и дети – все хоббитского роста и на одно лицо. Все в сальных майках и бейсбольных кепках.

Выстроившись шеренгами, они прогоняют нас сквозь строй и вместо шпицрутенов хлещут ухмылками.