В течение пяти дней наш путь пролегал через мрачные болота, по колено в грязи и воде, или через густую траву выше человеческого роста. Солнце яростно палило наши головы, и мы от этого сильно страдали.

Как только мы покинем низменности и попадем в предгорья, мы окажемся за пределами цивилизованной территории и быстро попадем в страну, которая никогда не была исследована и где люди живут в том же первобытном состоянии, что и их предки сотни лет назад.

Между тем нам ничего не угрожало. Страх перед полицией и тюрьмами белых держит под контролем район Мекео, который мы пересекали.

Старый Мира-Оа, казалось, смирился со своей судьбой, что касалось его поведения. Его больше не нужно было опрокидывать на землю и привязывать к нему ношу, и он ел так же усердно, как и любой из его соплеменников. Но он мало общался с ними, а сидел в стороне, завернувшись в одеяло, которым мы снабдили каждого из носильщиков. Когда он решал пройтись по лагерю ночью, другие туземцы почтительно отступали в сторону, и он крался сквозь толпу с плотно сжатыми губами. Но глаза выдавали его. Когда он смотрел на нас, в них были яд и ненависть.

Униженный перед теми, над кем он господствовал, внушая им страх, вынужденный нести груз и не получающий особых милостей, он был задет за живое и размышлял о возможности и способе своей мести.

Когда этот старик, как и все, останавливался по команде для отдыха, он не опускался на землю и не расслаблялся, он не курил и не жевал бетель, как это делали другие. Вместо этого он ковырялся в кустах у обочины тропы или в высокой траве, где солнце палило сильнее всего. Он что-то искал, как мы невзначай заметили, но он прекращал это дело, когда видел, что мы смотрели на него.

Мы думали, он смирился с тем, что проиграл, и Хамфрис был готов освободить его от груза, прочесть ему лекцию о безрассудстве и бесполезности сопротивления воле белого человека, и отправить его домой. Но затем произошло то, что раскрыло затаенные намерения колдуна.

Апи и Каури, наши повара, возились над ужином рядом с палаткой, которую мы занимали ночью, когда мимо прошел старый Мира-Оа. Он остановился на мгновение, бросил быстрый взгляд на нас, когда мы переодевались в пижамы, затем вышел вперед и, говоря на мотуанском языке, который является диалектом, используемым между белыми людьми и теми прибрежными аборигенами, с которыми они завязали отношения, предложил развесить белье сушиться.

Это было удивительно, почти невероятно, но мы бросили ему белье, и он разложил его на покатой крыше палатки. Затем он ушел, не сказав ни слова. На следующее утро, когда наши слуги принесли нам одежду, каждый из нас, троих белых, сделал открытие. Большие платки цвета хаки, которые мы носили на шее и которыми вытирали пот с лица, исчезли. Ночью их кто-то забрал.

В то время мы не связывали Мира-Оа с кражей, и нам не приходило в голову, что предложение повесить нашу одежду и кража носовых платков были существенной частью его заговора с целью отомстить. У нас также не было ни малейшего подозрения, что колдун хотел, чтобы месть приняла форму самой ужасной смерти, какую только мог вообразить его злой старый мозг. То, что он потерпел неудачу, объясняется исключительно тем фактом, что верность и преданность преодолели суеверие и традиции в мозгу чернокожего человека, который еще пять лет назад был самым диким и неукротимым каннибалом, который когда-либо преследовал другого такого же.

Первая попытка была предпринята в ту ночь, когда мы разбили лагерь в деревне Ориро-Петана. Как только он сбросил свою ношу, старик поспешил на дальний конец деревни и вошел в хижину, стоявшую особняком и обнесенную крохотной изгородью. Таким образом можно узнать дом деревенского колдуна. Мы видели, как он ушел, а Хамфрис усмехнулся и сделал какое-то замечание по поводу того, что старик ищет сочувствия у коллеги. Потом мы забыли о Миру-Оа, занявшись многими лагерными обязанностями.