Рис с соусом. Новоорлеанская еда. Роуан вдруг пришло в голову, что она должна рассказать Майклу, что все эти недели она наслаждалась тем, что он сам, своими руками кормил ее. Но какой смысл говорить ему нечто в таком роде?

То, что Майкл ее любил, было таким же чудом, как и все, что с ней случалось и что происходило в этом доме с кем бы то ни было. И все это происходило именно здесь. Она как будто пустила здесь корни, привязалась к этому месту как ни к какому другому… Даже к «Красотке Кристине», храбро резавшей воду в проливе Золотые Ворота. Роуан ощущала твердую уверенность в том, что это ее дом и никогда не перестанет им быть. Глядя на тарелку, она вспоминала тот день, когда они с Майклом вместе вошли сюда, когда открыли буфетную и нашли весь этот старый фарфор, драгоценный фарфор и серебро…

Однако все это могло погибнуть, могло быть унесено от нее и всех остальных жарким дыханием бури, дыханием адской пасти. Что сказала ее новая подруга Мона Мэйфейр всего несколько часов назад? «Роуан, ничего не кончилось».

Да, не кончилось. А Эрон? Разве они хотя бы позвонили в Обитель, дали знать его старейшим друзьям о том, что с ним случилось, или он будет похоронен среди новых друзей и родственников жены?

На каминной полке ярко горели лампы.

Но снаружи еще не было темно. Сквозь крону лавровишен Роуан видела небо, приобретшее сказочный пурпурный оттенок. Цвет стенных росписей стал мягче в сумрачной комнате, а в листве величественных дубов, которые помогали обрести покой даже тогда, когда это не могло сделать ни одно человеческое существо, запели цикады, и теплый весенний ветерок пролетал по комнатам, врываясь в окна, открытые везде: и в столовой, и в гостиной, и, может быть, даже в задних комнатах, выходивших на огромный, никому не нужный бассейн… Окна, открытые со стороны заднего сада, где лежали тела… Тела ее единственных детей.

Майкл расправился со второй порцией пива, по привычке смял банку в руке, а потом аккуратно положил на стол. Майкл не смотрел на нее. Он смотрел на лавровишни, касавшиеся ветвями маленьких групп тонких колонн у входа. А может быть, он смотрел на пурпурное небо. Или прислушивался к гомону скворцов, что в этот час собирались большими стаями, чтобы поохотиться на цикад. Весь этот танец являл собой смерть: цикады перелетали с дерева на дерево, а стаи птиц бросались на них с вечернего неба… Просто смерть, только смерть – один вид пожирает другой…

– Вот так все и идет, – сказала она в день своего пробуждения. Ее халат был покрыт грязью, и руки покрыты грязью, и босые ноги были в мокрой грязи, когда она стояла на краю свежей могилы. – Вот так все и идет, Эмалет. Вопрос выживания, дочь моя.

Отчасти Роуан хотелось вернуться к могилам в саду, к железному столу под деревьями, к танцу смерти крылатых существ высоко над ней, наполнявших дерзкую пурпурную ночь биением случайных событий и звуками великолепной песни. Но другая ее часть не осмеливалась на это. Если бы она вышла отсюда и вернулась к тому столу, она могла бы открыть глаза и обнаружить, что ночь уже прошла, а то и более того… Нечто столь же неправильное и уродливое, как смерть Эрона, могло снова захватить ее врасплох и сказать: «Проснись, ты им нужна. Ты знаешь, что должна сделать». Не сам ли Эрон, раздавленный и сострадательный, вернулся на долю секунды, шепча это ей на ухо? Нет, это было совсем не так лично и отчетливо.

Роуан посмотрела на мужа. Ссутулившись на стуле, он мял несчастную пивную банку, превращая ее в нечто круглое, почти плоское, а его глаза были по-прежнему устремлены в окно.