Помню бесконечные рисовые поля, разбитые на склонах зеленых холмов, и тихое, неумолчное журчание воды, перетекающей из одной террасы в другую. Незадолго до отправки на Родину я жил на острове Мадура и от нечего делать много гулял, исследуя окрестности. Белого человека там побаивались и на пути мне почти никто никогда не попадался. Бывало, мелькнет впереди, в зарослях тростника, тень аборигена и снова нет никого. А вокруг – безлюдье, тишина, и только стрекот невидимых насекомых в воздухе, да плеск воды. И безумно голубое, необъятное небо над головой…

На острове Мадура перед отбытием на Родину

Конечно, было много и всякого другого. По прошествии пяти месяцев моего «пребывания» на Яве, у меня вдруг забарахлил желудок. Каждый день, где-то к полудню, начинались странные ощущения, будто кто-то царапает в животе. Стоишь на занятии в классе, переводя объяснения специалиста, а в голову всякие мысли лезут. И сразу захотелось домой. Помню, как в перерывах между лекциями я уединялся в туалете и сидел там, пережидая боль.

Наши подопечные

Ну, а потом, обратился к нашему врачу и тот предложил отправить меня досрочно домой. А я, ни с того, ни сего, взял и согласился. Наш куратор предупредил, что это «может отрицательно сказаться на моей дальнейшей карьере переводчика», но я не придал этому значения. Зато потом не раз вспоминал его слова, безуспешно снова оформляясь за рубеж.

Мою просьбу удовлетворили, и в августе 1963 я покинул Индонезию на борту теплохода «Моисей Урицкий». Это было шикарное плаванье. Кормили нас отменно, делать ничего не надо было, а вокруг бескрайнее море с всякими там летающими рыбками, дельфинами, островами и штормами. Это было мое первое знакомство с океаном. Мы прошли по Китайскому и Японскому морям, никуда не заходя, миновали остров Окинава, где нас сопровождал американский военный корабль, и на пятые сутки прибыли во Владивосток. А оттуда поездом я целую неделю через всю матушку Россию добирался до Москвы.

В Египет я отправился один (жена должна была приехать позже) и в этом был свой кайф – быть полностью предоставленным самому себе. Преодолев к концу перелета страх высоты, я с жадностью вглядывался в стремительно приближавшийся край африканского континента, теснившего к краям иллюминатора аквамарин Средиземноморья и лазурь небес.

Помню, меня поразила неожиданная смена колорита. Бирюзовый цвет моря в одночасье сменился на зеленый прибрежной полосы с ее лоскутным одеялом зеленеющих полей и коричневыми наростами мелких селений, а затем – на желтый пустыни, разграфленной темными линиями асфальтовых дорог. А потом в иллюминаторе возник Каир. Он был похож на гигантский лабиринт, составленный из тысяч плосковерхих многоэтажек, рассекаемых лучами бульваров и улиц. С высоты птичьего полета город казался вырезанным из цельного куска глины. «Боже, какой огромный», – подумалось мне, – «и какой древний»!

Помню свою первую ночь в Каире. Я один в номере, сам по себе. В открытое окно врывается разноголосица ночного города: резкие клаксоны автомашин, гортанные крики ночных торговцев, пронзительные звуки арабской музыки, несущейся из лавочек внизу. Этот неумолчный гомон, не утихающий ни днем, ни ночью, дает, в сочетании с ароматами восточной кухни, сигарет и многого другого, тот ни с чем несравнимый колорит Востока, который сразу же узнается, будь то Индия, Египет, или (бывшие) наши азиатские республики…

Потом было путешествие в Асуан. Поезд тащился вдоль Нила мимо торчащих из песка пирамид и желтой, уходящей вдаль пустыни. И вот я в Асуане. В окне автомобиля, уносящего меня в поселок гидростроителей, мелькают грязно-белые, отштукатуренные домишки, лавчонки, и через мгновение дорога мечется между барханами пустыни. «Боже, какая дыра»! – пронеслось в голове, пока я ехал по городу. «Да, это просто край света»! – отозвалось в мозгу через несколько минут снова, когда мы выехали за его пределы. Так оно и было: дыра и край света.