Поручику вручили старый рваный картуз, брюки и рубаху из мешковины, резиновые чуни, а на постой определили в общую избу, в которой ворочалась и стонала во сне людская масса из числа приписных, согнанных на завод с зарастающих без хозяйской руки сорной травой полей и пашен. Найдя себе свободный уголок, Хлопьев попытался уснуть, однако это у него никак не получалось: душа ходила ходуном от предвкушения интересного приключения, ради которого можно было и потерпеть временные трудности. Подумаешь – спать на полу, средь заскорузлых портков, а не в кровати, вдыхая пропитанный цветущей яблоней свежий воздух! Зато будет, что рассказать девицам и, если даст Бог, детям.

Наутро отяжелевшего от бессонной ночи головой Хлопьева по решению приказчика погнали, вместе с несколькими угодившими в кабалу работниками, в новую шахту – Соргинскую. Вышли, когда окоем еще не освободился от ночной синевы, дошли уже в сумерках; пришлось шагать ни много ни мало сорок верст, что по плохонькому тракту, будучи нагруженными рабочим инструментом, было весьма непросто. Устали даже сопровождавшие ватажку конвоем из трех человек служилые, хоть и были налегке, да еще и пусть на чалых, но лошадях. К удивлению Хлопьева, ожидавшего суровости от конвойных, к ним относились достаточно хорошо, разрешая встать на роздых каждые пять верст пути.

– Ох, нехорошее место нас ждет, – тяжело вздохнул шедший рядом с поручиком мужик с вырванными ноздрями – каторжник.

– Отчего это? – удивился Хлопьев.

– Доброта их о том говорит, – легонько махнул головой в сторону всадников каторжник. -Они так с нами обходятся, чтобы не убег никто – значит, там, куда нас ведут, нехватка людей. А нехватка народу на руднике от чего может быть, коли со всех деревней согнали крестьян, от отрока до старика? Известно от чего: значит испарения в шахте ядовитые, либо порода неверная, часто обрушивающаяся, ну или воды подземные, туннели затопляющие.

– Бывал уже на такой?

– Бывал… Сбежал от неминуемой гибели, но был схвачен – за то ноздри и выдрали.

– Легко обошелся, – усмехнулся поручик.

– Да как уж сказать… На Камне так просто губить жизнь не будут – рабочих рук всегда не хватает. Другое дело, что жизнь здесь хуже смерти быть может.

Последняя остановка перед рудником была на елани, окруженной со всех сторон хмурым темным сосняком, где виднелись следы костровищ предыдущих ватаг. Перекусив сушеной щукой и охладив опухшие ноги водой из ледяного ключа, рабочие, охая, начали нехотя собираться в путь, однако конвойные не торопили их плетьми, как это было повсеместно заведено, а едва ли не уговаривали подобрать инструмент и двинуть дальше. Правда, от взгляда имевшего военный опыт Савелия не укрылось, что фузеи служилых были заряжены, а сами они держались на таком расстоянии от остальных, чтобы успеть схватить оружие и выстрелить; да и шпаг с ремней даже во время привалов не снимали.

– Ох, братцы… – тихонько взвыл каторжник, тяжкая жизнь которого научила читать действия охранников не хуже артиллерийского офицера.

Только собрались уходить с поляны, как вдруг кто-то увидел покрытую шкурой грузную фигуру средь сосняка.

– Медведь!

Конвойные вскочили, направили фузеи на «медведя», что-то волочившего за собой по зарослям. Приглядевшись, Савелий понял, что никакой это не хозяин леса, а самый настоящий человек, правда не простой, а лесной – вогул, то бишь. На нем, несмотря на летнюю жару, чуть отступавшую в лесу, но безжалостно облеплявшую на открытой местности, была потрепанная медвежья шкура. Лицо с широкими скулами и миндалевидными глазами прикрывали черные с проседью волосы, в которых виднелись хвойные иголки; за собой вогул тянул летние нарты с полозьями из лиственницы, на которых лежала укрытая тряпьем человеческая фигура.