– Дедушка, а папа? – в вопросе ребенка было столько непререкаемой надежды, что даже у герцога, славившегося свой жестокой прямолинейностью не хватило духа сказать правду прямо сейчас.

– Маркиз Лимерик передал тебе подарок, держи – с этими словами герцог достал из кармана солдатика и, протянув его мальчику, вложил в раскрытую ладонь.

Грегори осторожно провел пальцем по потемневшему дереву. Краска почти слезла.

– Он тонул вместе с папой и тобой? – мальчик серьезно посмотрел на деда.

– Да, и с сотней своих товарищей. Спасти, к несчастью, удалось только его, – так же серьезно ответил Филипп. – С днем рождения, Грегори. А сейчас иди к себе в комнату, – дед выразительно посмотрел на гувернантку, – мне нужно поговорить с твоей матерью, а позже мы отметим твой день рождения.

Грегори нехотя стал подниматься по лестнице, зажав в руке солдатика.

– Может, не будем расстраивать ребенка, – подала голос готовая упасть в обморок от напряжения Виктория, – он и так очень долго ждал своего праздника, – сейчас она была готова на что угодно, лишь бы ее воспаленный мозг получил отсрочку и нашел выход из положения.

– А мне показалось, мадам, что минуту назад, когда я появился, вы совершенно не беспокоились по этому поводу. – Филипп устало прошел по комнате к камину.

Моментально отреагировавший лакей вмиг придвинул к камину большое кресло, в котором обычно сидел герцог, и которое было убрано по приказу Виктории.

– Но вам необходимо отдохнуть, – маркиза судорожно цеплялась за предлоги.

– Я тронут вашим беспокойством о моем здоровье, – знаменитый сарказм Уотерфордов заполнил комнату, – но прежде я хочу познакомиться с молодым человеком, – герцог положил руки на подлокотники кресла, даже не удостоив взглядом пытавшегося слиться со стеной Лестчера.

Что было дальше, Грегори мог только слышать из своей комнаты, потому что гувернантка, предчувствуя грозу, буквально толкала его в спину, чтобы ускорить его шаги. Дед не кричал никогда Обычно его, по природе громовой голос, был достаточным стимулом к немедленному повиновению. Он и сегодня не кричал. Но тон, которым он прервал истерический визг невестки, в отчаянии пытавшейся проверить изречение, что лучшее средство защиты это нападение, был настолько зловещим, что Ханна тихо перекрестилась, отвернувшись от воспитанника. Через пару минут хлопнула входная дверь. Грегори, испугавшись сам не зная чего, резко подскочил к окну. Только увидев, как мистер Лестчер, оглянувшись, совершенно один, пешком, покинул Уотерфорд, мальчик понял, чего боялся, что мать уйдет с ним.

Вслед за тяжелыми шагами деда, поднявшегося в свои покои, послышались легкие быстрые шаги Виктории, хлопнула дверь ее комнаты, находившейся далее по коридору. Потом еще долго слышались звуки разбрасываемых предметов, несколько раз по коридору пробегала горничная, в конце концов, послышались судорожные рыдания маркизы.

Ханна с опаской посматривала на своего воспитанника. Грегори так и стоял у окна с тех пор, как уехал Лестчер, отвечая на попытки гувернантки заговорить с ним односложно и неохотно. Она прекрасно понимала, что Грегори слышал практически все, что произошло внизу, и даже если не все понял, у него было достаточно причин впасть сейчас в глубокую отрешенность, если у детей это называлось именно так.

Грегори, сначала обрадовавшись, что мама осталась и все теперь так как прежде, и что вернулся дед, теперь, слушая истеричные, терзающие его юную душу рыдания, медленно впадал в пугающее безразличие. Да, все будет как прежде. Дед вернется к исполнению обязанностей герцога, как всегда высокомерный и недоступный. Мама. Почему-то мальчику сейчас стало совершенно все равно, что она будет делать дальше. Из их разговора с дедом, если то, что произошло внизу, можно было назвать так, он понял, что она опозорила семью, предала папу. Что значило грозное словосочетание «опозорила семью» Грегори до конца не понимал, но вот слово «предала» он понимал превосходно. И сейчас ее слезы почему- то совсем перестали трогать его.