– Мальцом я совсем был, когда дед что-то об этом рассказывал. Восемь-девять лет, а может, и того меньше… Я – с тридцать первого года, дед же умер в сороковом, перед войной. Так вот, напрямую он мне, понятно, не говорил, но складывается у меня сейчас от тех рассказов впечатление, что прапрабабка эта прадеда моего нагуляла от старшего брата Бернардацци. Отсюда и подарок. Может, клевещу, конечно, на родственницу. Да только Магистр тоже, когда меня увидел, назвал «потомок ублюдка Джованни». Я тогда подумал, что он так ругается на какого-то Джованни, а позже решил, что все-таки имелся ввиду ублюдок некого Джованни, то есть его незаконнорожденный сын. И я, вроде как, его потомок. Как раз старшего Бернардацци ведь Джованни и звали. Или Иваном. Так что все может быть…

– Да расскажите же, что это за магистр такой! – воскликнула Вера, вспомнив о главном. – Он и в портале перемещается, он и про ублюдка говорит.

– О, это довольно длинная история, – голос хозяина стал глуше. – Тяжелая история. В войну это произошло, в оккупацию.

– Расскажите, – потребовала Вера. – Я все хочу знать.

Иван Андреевич кивнул. Некоторое время он сидел молча, видимо, выстраивая в уме план повествования, а затем приступил к необычному своему рассказу – удивительно детализированному и весьма трагическому.

***

Операция «Эдельвейс» по захвату Кавказа. Вы слышали наверняка это название, Вера. В конце июля сорок второго от Ростова в нашем направлении выдвинулось около ста семидесяти тысяч фашистов. Отлично укомплектованных артиллерией, танками и самолетами. Наш Северо-Кавказский фронт тогда разделился на Донскую и Приморскую оперативные группы для обороны Ставрополья и Кубани. Но, увы. Силы были слишком неравными… В первых числах августа на Кавминводы отступили остатки дивизий нашей 37-й армии – всего тысячи три человек. Без танков и практически без артиллерии. Седьмого августа от Невинномысска сюда направилось более восьмидесяти фашистских танков и броневиков. Удержать врага получилось ненадолго, хотя в ходе обороны немцев мы значительно потрепали – они потеряли человек триста и кучу техники. Фашисты зашли в город девятого августа сорок второго. Шли двумя колоннами – от Мин-Вод и по Черкесскому шоссе. Здесь, в тылу пятигорского гарнизона, тогда еще оставались курсанты полтавского тракторного училища. Примерно двести пятьдесят человек пацанов – без серьезного оружия и без боевого опыта – вступили в неравный бой. И еще два дня героически сражались в районе нашего Некрополя. Вы видели наш пятигорский Некрополь? Это недалеко. Я Вам потом покажу. Там, кстати, и оба брата Бернардацци похоронены.

Впрочем, то, что я сейчас излагаю, стало известно мне гораздо позже. А тогда, в августе сорок второго, я был одиннадцатилетним мальчишкой. Мать – учительница, отец – на фронте. Я помню сперва бесконечно тянущиеся из города колонны с ранеными – это эвакуировались военные госпиталя́. Их здесь располагалось целых четырнадцать, и они срочно вывозили людей и оборудование. А потом помню немецкие мотоциклы на улицах. И громкую отрывистую чужую речь… Помню лица пятигорчан – своих соседей – изменившиеся, серые, застывшие в напряжении.

Немцы сразу взялись хозяйничать, установили свою администрацию, ввели комендантский час. Стали выявлять евреев, цыган, партийных… В дома фашисты заходили как в собственные, чувствовали безнаказанность. Мы с матерью жили здесь же, в этом доме. Он, как я говорил, принадлежал моей прапрабабке, потом, соответственно, перешел к семьям прадеда, деда и отца. Мать просила меня сидеть тихо и лишний раз на улице не показываться.