– Ну, раз так, – говорит тогда Яваха, – то, поскольку я в карты маху не дал и партию последнюю у тебя взял, то я и выиграл. Получается – вы в моей власти. А ну-ка, черти мерзопакостные, выметайтесь отсюдова навсегда и не появляйтесь тут более никогда! Вон убирайтесь! Вон!!!

Да с места решительно встаёт.

А черти как зароптали, и эта Харя громче всех глотку дерёт:

– Это как же, – верещит, – ты выиграл, когда я тебя два раза в дураках оставил, а ты меня лишь один? Э, не-ет, человечишко, шали-и-шь – не то говоришь! Так мы тебя, окорочка-дурачка, отсюда и выпустили! Ты нам здеся нужон… гы-гы!.. ну прям до зарезу нужон!

И опять, значит, как загогочет. Пасть широко раззявила, а там зубища торчат, как колья, и красный язычище тяжело ворочается.

Рассердился тут Ваня преявно.

– Это ты брось, мурло поганое! – громким голосом он вскричал. – Предупреждаю один только раз: я вам не кусок мяса – я Яван Говяда, и мухлевать со мною не надо!

А Харя в это время как присвистнет. Вся свора оголтелая на Явана и налетела. Насели на него черти, точно собаки на медведя, со всех сторон его облепили, с ног даже сбили, а сами рычат, визжат, за что ни попадя богатыря хватают, и на части прямо его разрывают да зубами и в тело его впиваются: кто в шею, кто в руку, а кто в ногу… Казалось, ещё немного, и ничего от парня не останется – с этих тварей-то станется. И ещё верещат яро: «Дай мне кус урвать! И мне дай! И мне!..»

Да только не по зубам оказался Яван этой кодле! Бронь небесная сызнова его выручила и от нападок чертячьих оборонила. Собрался Ваня с силами да на резвы ножки и привскочил. Как тряханул он молодецкими плечами, так вся нечисть с него и попадала – точно брызги с Бобика после купания. Ванька тогда к палице – хвать! Вокруг себя её – верть! Только пок-пок-пок! – будто шарики в воздухе лопнули.

И пошла там расправа крутая! Не успел Яваха даже запыхаться, как всех уже пожёг окаянных, всех вроде до единого их полопал. А напоследок и главаря Ванюша достал и палицей его приласкал. Скочевряжилась Харя от Ваниного полосования, буркалы у неё наружу повыскакивали, щёки парусами раздулись, огневые пузыри на роже повыпучивались, а потом только – чпос! – с концами исчез и этот прохвост, только вонь шибанула Ване в нос.

Сделал дело доброе Яван – да поскорее наружу ходу! Убежал он от этой вони, выскочил из треклятого замка и насилу-то отдышался.

Глядь, а уж утро занимается. Осветилося всё вокруг, и самый воздух кажись. Море спокойное такое лежит; красноватые волны на бережок пологий леновато нахлынивают и назад отливают, а дерева пышноволосолиственные и кусты густые, по берегам растущие в изобилии, царственным пурпуром, фиолетом и ещё невесть каким цветом посверкивают да переливаются.

Красота!.. Хотя и не та, что под солнцем ясным: тута хорошо, а у нас ведь прекрасно.

Постоял маленько Яван, чистым воздухом подышал, на виды окрестные полюбовался и к Самару в палаты подался. Через время недолгое туда приходит, пред княжеские очи является, а тот ему обрадовался ну не передать прямо как, да немало Яванову виду удивляется. А как же! Наш-то Ваня даже не ранен: ни царапинки на нём, ни капельки крови. Вот тебе и сын коровы!

Самар-правитель немедленно на покой героя определил, ни о чём даже его не расспрашивая, а после отдыха пир в его честь закатил: с песнями да плясками, с акробатами да шутами… Давненько такого разгула не было у них тама. Все, почитай, местные обыватели оказались Явану зело признательны и, веселяся от души, показалися ему противу прежнего хороши.

Ну и Яваха попеть-поплясать, себя показать, байку сплести али с три короба наплести совсем не дурак ведь был, ужо выказал свой пыл. А чуток поугомонившись и яствами подкрепившись, порешил он о своих ночных приключениях поведать. Пребольшущую толпу удосужился вокруг себя собрать и не преминул народу здешнему о том, что случилось с ним, разболтать. Ничего вроде не утаил, в артистической манере похождения свои изложил и о причине того, почему бесы тут окопалися, как есть доложил.