Шмелев, который так и не сумел оторваться от жесткого стального троса, от леера, – сердце продолжала пробивать сильная боль, – потихоньку стал шевелиться, прикрывая сердце грудной клеткой, как садком, передвинул вначале одну ногу, потом другую, выждал несколько мгновений и снова сделал два шага.

Со стороны не было заметно, что с капитаном происходит какая-то непонятная хренотень, – ну словно бы сердце у него было стеклянным и он боялся расколоть его неосторожным движением (а ведь так оно, собственно, и было), – движения Шмелева были очень аккуратными, – и вообще он оказался способным маскировщиком…

Ему понадобилось не менее десяти минут, чтобы добраться до штурвала. Гоша уже был наготове, глаза у него влажно поблескивали, словно бы он смазал их глицерином, чтобы не допекал ветер, – значит, Гоша принял на грудь… Затащили его рыбаки в свою компанию отметить победу над кальмарьим войском, налили в пол-литровую кружку водки, бравый моряк ее и оприходовал. Закусил рукавом от своей тельняшки – отказаться от дармового угощения сил у него не хватило… В общем, ставить его за штурвал нельзя.

Если моторист имеет право быть пьяным, может вообще налиться зельем по самую макушку и стать похожим на смятый кирзовый сапог, с которого ни разу в жизни не стирали грязь, то рулевой должен быть трезвым, как морозный северный воздух, глаза его не должны косить даже на сотую долю градуса… А у Гоши они уже съехали вбок сильно, градусов на пятьдесят, не меньше.

Эх, жизнь-жизнянка, проржавела ты до самых костей… Шмелев кособоко, накренившись в одну сторону, встал к штурвалу и, огладив пальцами деревянные рукоятки, проговорил незнакомым сиплым голосом:

– Все, Гоша, запускай машину… Домой пора!

– Это мы сей момент, – Гоша виновато засуетился, – это мы сейчас.

Машина тоже соскучилась по дому, не только люди, – завелась в одно мгновение… Ну а собрать удочки, спиннинги, поснимать с них кальмарьи игрушки было делом совсем недолгим. Яркие прожектора, украшавшие борта «Волчанца», погасли. Все, рыбалка окончена, финита! Когда еще будет такой жор, неведомо никому, ни одному человеку на этом катере, в том числе и капитану. Конец празднику!

И Гоше, ему тоже это неведомо… Собственно, он вообще не был любителем затяжных рыбалок, если и закидывал когда-либо крючок за борт «Волчанца», то ненадолго, поскольку очень быстро уставал тягать мелюзгу из воды и начинал раздражаться.

– Гоша, проверь, все ли спиннинги смотаны, не то кто-нибудь поймает задницей блесну…

– Уже проверил… Можно врубать вторую космическую.

Вторая космическая без прогрева машины – это как двадцать два в игре в «очко», круто, Шмелев готов был включить форсаж, взвиться в воздух и набрать хороший ход, но не хотелось рвать двигатель – скорость он набирал постепенно.

Боль, сидевшая в нем, казалось, окостенела, не двигалась теперь ни туда ни сюда, Шмелев вел катер скрючившись, не разогнулся он и когда «Волчанец» прибыл в Змеинку и пристрял к берегу. В Змеинке попросил Гошу проверить, все ли на катере в порядке, а сам лег на широкий вместительный рундук и закрыл глаза – ему было плохо. Боль по-прежнему не отпускала сердце, вцепилась в него мертво.

А может, и не сердце это было, что-то другое, еще более серьезное, не поддающееся лечению? Что именно, Шмелев не знал. Хоть и не любил он обращаться к врачам, а обратиться придется.

Он натянул на себя плащ, лежавший тут же, под рундуком, на сыром полу палубы, и закрыл глаза. Шевельнулся один раз, другой, охнул от сильной боли и вновь задержал в себе дыхание.

Как сквозь сон слышал Гошин голос, тот ходил по «Волчанцу», наводил порядок, собирал в черный мусорный мешок пустые бутылки, одноразовые пластиковые тарелки, обрывки бумаги, полиэтиленовые пакеты, пахнущие едой, и разговаривал сам с собою.