Прилетели две небольшие серые чайки, неведомо как добравшиеся сюда – ведь до Змеинки было не менее тридцати километров.

Поскольку клева не было – ни кальмарьего, ни рыбного, – мы уселись за стол, тут же появилась невесть откуда извлеченная (едва ли не из двигателя) бутылка шестизвездочной «метаксы» – крепкой, янтарной, с неожиданным вишневым привкусом, нашлась и закуска – коржик, один на всех, очень похожий на подержанный, уже побывавший на чьем-то столе, мы его разломили на несколько частей и разлили напиток по кружкам, склепанным из нержавейки.

Усталость, сидевшая в нас, начала отступать после нескольких первых глотков, – вот это напиток! – вместе с усталостью потихоньку, полегоньку стал отползать и сон.

Предметы, которые расплывались перед глазами, обрели прежние четкие контуры – и край борта, прыгающий в такт волнам вверх-вниз, и стол, на котором рядом с бутылкой и тускло поблескивающими кружками расположилась коробка с тяжелыми морскими блеснами, и старое мокрое полотенце, которым рыбаки, сдернув с крючка добычу, вытирали испачканные слизью руки, и две огромные кружки из нержавеющего металла, размером не менее кастрюли – видать, были предназначены для супа…

Все предметы теперь лезли в глаза, застревали в мозгу, отпечатывались в голове, – вообще взгляд в этом натянутом нервном состоянии засекал всякую мелочь, даже незначительную, – через некоторое время усталость стала снова добивать нас и никаких способов, чтобы бороться с нею, не было, похоже… Кроме «метаксы», может быть.

Две серенькие скромные чайки, исчезнувшие было – чего взять с катера, которого удача обходит стороной? – появились вновь, но близко уже не подлетали, не подплывали, держались на границе света и тьмы, ожидали чего-то…

Первый кальмар клюнул в четыре часа ночи. Клюнул резко, будто к «елочной игрушке» – блесне привязали кирпич и дернули за него из глубины океана. Рыбак-добытчик – упитанный мужичок с пушистыми пушкинскими бакенбардами неверяще охнул и подсек добычу.

Еще из-под воды кальмар пульнул в рыбака длинной грязной струей, которую сочинители хоть и сравнивают с чернилами, но это были не чернила… Чернилами начинены, скорее всего, африканские или южноамериканские кальмары – ядовитые, которые ни одной тряпкой со своей физиономии не счистишь, а у дальневосточных особей это обычная, пахнущая рыбьими потрохами грязь. Грязь эту можно легко смахнуть с себя ладонью.

Останется только неприятное ощущение. Вылетев вслед за блесной на свежий ночной воздух, кальмар издал хриплый птичий вскрик и снова пустил в туриста грязную струю.

Именно в этот момент он может сорваться с крючка и уйти, поскольку на «елочных игрушках» нет крючков с бородками, которые есть, допустим, в троллинговых блеснах, поэтому, выбирая леску, нельзя останавливаться ни на секунду, ни на мгновение, иначе кальмар уйдет, хотя ни ловкостью, ни изворотливостью рыбы он не обладает. Рыбак с бакенбардами уйти ему не дал.

Все, жор начался!

Наша бригада поспешно оставила неприконченную бутылку «метаксы» на столе – даже горлышко не успели заткнуть пробкой.

Клев пошел беспрерывный, холостых забросов почти не было, в искристо-темную, испещренную гибкими пузырчатыми следами воду вновь начали шлепаться яркие белые лепешки – с берега прилетела новая армия бражников.

Кальмары оказались хорошо вооружены и подготовлены к схватке, каждый обладал костяным клювом, в кожу эти ребята вгрызались до крови, действовали, как речные раки, когда их вытаскивают из обжитых нор, и были, конечно, правы – они защищали себя.

«Волчанец» в несколько мгновений преобразился до неузнаваемости, воспрянувший духом народ ахал, ухал, охал, гикал, свистел, цокал, подвывал, крякал восторженно, момент жора выпадает редко, может быть, один раз в году… Но у многих рыбаков, бывает, не выпадает вообще.